— М-да, — с восхищением произнес я, когда
наложница закончила свой необыкновенный рассказ, — это и в самом деле
восхитительная страсть, и я обязательно испробовал бы ее, будь так же богат,
как твой господин.
— Иногда султан встречается со своими женами наедине и
в такие моменты содомирует их. Но эта великая честь оказывается только самым
красивым девочкам, не старше восьми лет.
Когда наконец все было готово к тому, чтобы заманить в
ловушку прелестную Филогону, я, всего за несколько цехинов, нанял бродягу,
который сжег дотла дом ее покровителя. Кальни принял решение переехать в мое
поместье, захватив с собой не только Филогону и свой капитал, но и несколько
верных слуг и телохранителей, что застало меня врасплох. Однако я скоро нашел
способ убедить Кальни, что такая куча челядинцев принесет больше пользы,
разбирая руины его дома, нежели скучая без дела в моем, где и без того
достаточно прислуги. Ошеломленный катастрофой, банкир сделал так, как я
посоветовал. Сундуки с золотом находились под моей крышей, и Кальни уже
собирался возобновить свои финансовые дела, когда мы решили не откладывать
задуманное в долгий ящик.
Однажды утром я вошел в его спальню с пистолетом в руке,
оставив Терговица на карауле у входной двери, а Карлсона — охранять Филогону и
единственного слугу банкира, который мог прийти к нему на помощь, и сказал:
— Послушайте, дорогой и верный друг, вы сильно
ошибаетесь, если думаете, что получили гостеприимство за красивые глаза.
Прощайтесь с жизнью, сударь: вы долго наслаждались богатством — пора передать
деньги в другие руки.
Когда стихли последние слова, прогремел выстрел, и банкир
отправился в ад оплачивать оставшиеся долги. Карлсон выбросил в окно труп задушенного
слуги, и мы вдвоем крепко связали девушку, которая испускала в это время
истошные вопли. Потом позвали Терговица.
— Итак, дружище, — сказал я ему, — удобный
момент настал. Вспомни, скольких усилий и денег стоил мне этот спектакль,
поэтому ты должен прямо сейчас, на моих глазах, изнасиловать нашу добычу, а я
прочищу твою задницу и приму в свою член Карлсона.
Терговиц не без удовольствия проворно сорвал с девушки
одежду, и перед нами предстало дрожащее, прекраснейшее в мире тело. О небо,
какие это были ягодицы! Никогда — повторяю, никогда — не видел я такой
таинственной, такой манящей расщелинки и, не мешкая, бросился воздать должное
этому чуду природы. Но уж если мозги направлены на определенный вид распутства
и кипят при этой мысли, никакой дьявол не в силах изменить ход событий. Словом,
я не хотел Филогону — ничто не искушало меня, кроме зада того, кто должен был
сношать ее. Терговиц вломился в ее влагалище, я овладел Терговицем, Карлсон —
мною, и после бешеной скачки, продолжавшейся, наверное, целый час, мы все трое
изверглись в один и тот же миг, как один человек.
— Скорее переверни ее! — закричал я
Терговицу. — Разве не видишь, какая у нее жопка? Пусть Карлсон займется ее
влагалищем, а я буду содомировать вас обоих.
Мы сделали это несмотря на слезы и стоны бедной сиротки, и к
концу следующего часа у нее не осталось ни одного храма Цитеры, куда мы не
проторили бы тропинку. Друзья мои были в пене, в особенности Терговиц, один я
сохранял самообладание и холодность перед этим небесным созданием, которое
вдохновляло меня на желания, настолько жестокие и изощренные, что дай я им в
тот момент волю, наша жертва мгновенно испустила бы дух. Ни разу мои
развращенные вкусы не обнаруживались столь решительно и властно, как при виде
этой девушки; я чувствовал, что не могу придумать для нее достаточно
мучительной пытки, и отвергал, как слишком деликатное, все, что приходило мне в
голову. Ярость моя скоро достигла высшей точки, у меня потемнело в глазах; я
больше не мог смотреть на Филогону без того, чтобы меня не начинали сотрясать
самые чудовищные, самые зверские инстинкты. Может быть, вы знаете, откуда
берутся подобные чувства, я не знаю этого — я просто описываю то, что
происходило в моей душе.
— Давайте уйдем отсюда, — предложил я своим
сообщникам, — предусмотрительный человек не должен терять голову от
удовольствия. Наши вещи уже погружены на фелюгу, которая ждет нас в порту,
готовая к отплытию: я нанял ее до Неаполя. Мм не можем задерживаться здесь
после таких преступлений… Но что будем делать с этой малышкой, Терговиц?
— Думаю, надо взять ее с собой, — ответил венгр, и
в его глазах я заметил растерянность:
— Ага, ты, кажется, влюбился, дружище?
— Да нет, но раз уж за эту сучку заплачено кровью ее
покровителя, я не вижу причины оставлять ее здесь.
Я посчитал нужным ничего не возразить на это, опасаясь
раздоров, которые могли поставить под угрозу нашу безопасность, молча кивнул, и
мы отправились в дорогу.
Однако Карлсон увидел, что мое согласие было всего лишь
уловкой, и по пути заговорил со мной об этом. Я доверял ему полностью и ответил
честно и откровенно, а на второй день плавания мы решили избавиться от двух
нежных голубков, после чего я должен был стать единственным владельцем наших
общественных сбережений. Я обменялся несколькими словами с капитаном судна и ценой
нескольких цехинов завоевал его симпатию.
— Мне-то что, — небрежно сказал он, —
делайте, что хотите, только опасайтесь вон той женщины: она как-то странно на
вас смотрит, как будто знакома с вами.
— Не беспокойтесь, — успокоил я его, — мы
выберем подходящий момент. Затем бросил невольный взгляд в ту сторону, куда
показывал капитан и решил, что он ошибся, потому что я увидел незнакомое жалкое
создание — женщину лет сорока, которая была служанкой для команды; она
выглядела постаревшей раньше времени, о чем свидетельствовали следы трудной
жизни на ее лице. Поэтому я сразу забыл о ней и сосредоточился на своем плане;
едва лишь ночной полог опустился на море, мы с Карлсоном взяли за руки и за
ноги нашего спящего товарища и выбросили его за борт. Пробудившаяся от шума
Филогона только тяжело вздохнула, но не потому, сказала она, что ей жалко
венгра, а потому, что никого на свете она не любит так, как меня.
— Милое, несчастное дитя, — сказал я ей, —
любовь твоя безнадежна. Я терпеть не могу женщин, мой ангел, и уже говорил тебе
об этом. — Спустив штаны с Карлсона, я продолжал: — Смотри, как должен
выглядеть человек, чтобы иметь право на мою благосклонность.
Филогона покраснела, и по щекам ее покатились слезы.
— И как можешь ты любить меня, — спросил я, —
после всего, что произошло?
— Да, это было ужасно, но разве сердцу прикажешь? Ах,
сударь, даже если вы будете убивать меня, я все равно буду вас любить.
Тем временем к нам незаметно приблизилась та самая печальная
женщина и, не подавая виду, что слушает нас, не пропустила ни одного слова.
— Кстати, что ты делала в доме Кальки? — спросил я
Филогону. — Покровительства просто так, ни за что, не бывает: наверное,
вас связывало что-то другое? Обычно мужчина держит в своем доме молоденькую
девушку ради удовлетворения своей похоти.