— А ну-ка, — приговаривал я, целуя ягодицы ее
матери, — распахни пошире свою куночку и прими семя, которое дало тебе
жизнь.
Но через минуту я уже ворвался во влагалище Клотильды, и она
приняла очередной мой заряд, пока я жестоко терзал нежные полушария дочери,
которые в результате оказались в таком же плачевном состоянии, как и ее груди.
— Не спеши, Карлсон, — заметил я, извлекая свое
копье, — тебе еще предстоит содомировать их обеих.
Мой слуга оседлал Клотильду, я, опустившись на колени, начал
целовать его яички — уж очень полюбился мне этот чудесный парень! Потом, пока
он сбрасывал семя в потроха моей супруги, я целовал его в рот; после короткой
передышки через такую же процедуру прошла и моя дочь, только на этот раз, когда
Карлсон трудился в анусе несчастной девочки, я содомировал его.
— А теперь пусть наши дамы позабавят нас, — сказал
я, когда с плотскими утехами было покончено.
Я поставил Карлсона в середине лужайки и заставил обеих
потаскух облизывать каждую часть его тела, включая член, задний проход,
промежность и впадины под мышками. Потом попросил его испражниться в колючий
куст и приказал женщинам есть его экскременты, отчего они искололи себе лицо.
Затем мы схватили их за волосы и головой вперед швырнули в тот же куст,
вытащили и швырнули снова; так продолжалось до тех пор, пока они не изрезали
себе кожу до самых костей. И все это время наш слух услаждали возбуждающие,
раздирающие душу вопли…
— Боже мой! За что такие мучения? — наконец
взмолилась Филогона, падая на колени. — Вы называете себя моим отцом, и
если это действительно так, докажите это — сжальтесь надо мной. А вы, моя матушка,
несчастная матушка, скажите, как получилось, что одной рукой Небеса устроили
нашу чудесную встречу, а другой столь жестоко карают нас? Отец! Отец мой, чем я
заслужила эту участь! Пощадите меня…
Она все еще продолжала вопить и рыдать, а мы с Карлсоном
связали их и что было силы выпороли колючими прутьями. Скоро оба тела являли
собой сплошную рану — большего и не требовалось, чтобы мой орган затвердел
заново, — и я с восторженным криком припал к телу Филогоны и принялся
слизывать горячую кровь. Это моя собственная кровь, повторял я про себя; у меня
сладко замирало сердце, и от этой мысли эрекция моя возрастала. Я смаковал этот
сладострастный рот, который открывался только за тем, чтобы глотнуть воздуха и
молить меня о пощаде; я прижимался жаркими губами к этим глазам, из которых
непрестанно лились слезы, вызванные моей яростью; я то и дело набрасывался на
зад моей дорогой Клотильды и истязал его снова и снова; потом привлек к себе
Карлсона, осыпал его ласками и долго сосал его восхитительный член.
Через некоторое время мы развязали их и поставили на колени;
поднятые руки привязали к деревьям, на лодыжки и икры положили тяжелые камни,
чтобы они не могли пошевелиться. В таком положении хорошо вырисовывались их
вызывающе соблазнительные груди: грудь Филогоны была выше всяческих похвал, да
и грудь Клотильды увяла совсем немного и выглядела прекрасно. При этом зрелище
мое бешенство достигло апогея. Какое это блаженство — перерезать узы,
связывающие нас с другими! Я заставил обеих целовать мне ягодицы, потом, овладев
Карлсоном, приподнял эти прекрасные груди и не спеша, одну за другой, отрезал
их; потом нанизал кусочки нежной плоти на гибкий прутик и в виде ожерелья
повесил женщинам на шею; их тела обливались кровью, и я сбросил на них
последние брызги спермы, когда Карлсон прочищал мне задний проход.
— Вот теперь все, — удовлетворенно произнес
я. — Оставим их здесь, и дикие звери и птицы за один день покончат с ними.
Это лучше, чем если бы мы убили их сразу и лишили возможности мучиться дольше.
Карлсону, обладавшему невероятно жестоким сердцем, не
терпелось покончить с этим делом там же, не сходя с места — чтобы насладиться,
сказал он, предсмертной агонией этой парочки; но я убедил его, что в моем
предложении больше смысла, он сдался, и мы начали прощаться с дамами.
— Если есть Бог на свете, — слабо простонала
Клотильда, — пусть он увидит, к чему привел первородный грех. Я виновата в
том, что принадлежала этому чудовищу, и признаю свою вину, но скажи, Боже,
неужели так жестоко ты должен карать меня?
— Ого! Что я слышу? — повернулся я к
Карлсону. — Это, кажется, настоящий бунт против Всевышнего; давай отомстим
за Бога, которого мы оба с тобой глубоко уважаем. Обычно за богохульные речи
вырывают язык, и справедливость должна восторжествовать немедленно. Пора лишить
этих тварей возможности кощунствовать.
Мы силой разжали им зубы и отрезали язык почти по самый
корень.
— Раз уж они больше не могут разговаривать, —
предложил Карлсон, — какого черта нужны им глаза? Давайте вырвем эти
прекрасные очи, которые когда-то бросали вас в дрожь…
Обрадовавшись такому мудрому совету, я немедленно ослепил
Филогону, а Карлсон выколол глаза Клотильде.
— Вот теперь все в порядке, но… — я сделал паузу и
закончил, — эти суки могут ведь и укусить диких зверей, которые придут
полакомиться ими.
Для удаления зубов мы воспользовались камнем и, не желая еще
больше калечить свои жертвы, чтобы не сделать их совершенно бесчувственными к
предстоящим последним страданиям, пошли обратно. Шагов через сто мы поднялись
на невысокий холм, с которого прекрасно просматривалась вся сцена. На лужайке
уже собрались всевозможные птицы и звери, кишмя кишевшие на острове, и скоро
была видна только темная шевелившаяся масса.
— Посмотри, мой храбрый Карлсон, на этот спектакль! Ты
не знаешь, как приятно расправиться таким образом с собственной женой и
дочерью. Я жалею, что нет у меня сотни других родственников — ни один не
ускользнул бы от меня. Дай-ка мне свой несравненный зад, я позабавлюсь с ним.
Мы еще раз удовлетворили друг друга, в последний раз
сбросили сперму и пошли к берегу.
Капитан выслушал нашу выдуманную историю с самым спокойным
видом, получил еще несколько цехинов, и на третий день после экспедиции на
совиный остров мы высадились в Неаполе.
Мне сразу понравилась эта сказочная страна, и я приобрел вот
это поместье, где живу до сих пор; хотя я очень богат, разбойничьи привычки не
дают покоя: слишком дороги и приятны они мне, чтобы оставить их; грабежи и
убийства сделались моими жизненными потребностями, и я скорее умру, чем
откажусь от этих удовольствий. У меня есть небольшая армия; Карлсон — мой
лейтенант, это он захватил вас там, на дороге, и он замещал меня, когда я ездил
в Париж за сестрой, с которой мечтал соединиться всю жизнь.
Несмотря на свое влияние, могущество и богатство, Клервиль,
не задумываясь, бросила все, чтобы связать свою судьбу со мной, ибо она высоко
ценит мою приверженность к злодейству. К тому же здесь у нее много больше
возможностей удовлетворять свои жестокие страсти, которыми она всегда
славилась. Пока она готовилась к отъезду, я три месяца жил в Париже; затем мы
вместе вернулись в этот приют преступления и порока. Для того, чтобы
по-настоящему скрепить наш союз, по дороге сюда мы поженились в Лионе и теперь
надеемся, что никакая сила не разлучит двоих людей, которые так удивительно подходят
друг другу и которые, независимо от своих извращенных наклонностей, всегда рады
оказать теплый прием под своей крышей друзьям, столь же порочным, как они сами.