— Ах, друг мой, — обрадованно вскричал я,
обнаружив в собеседнике чувства, настолько схожие с моими, и обнимая
поляка, — ваша доктрина во всем совпадет с моими давними взглядами, и вы
найдете во мне родственную душу, не менее закаленную и твердую, чем ваша.
— Я, конечно, не столь опытен, как вы, — смиренно
вставил венгр, — я никого не убил, не считая сестры и племянницы, да еще
нескольких товарищей по несчастью, в чем мне помог Волдомир, но у меня уже
сейчас чешутся руки, и я молю судьбу, чтобы она дала мне возможность каждый
день творить зло.
— Друзья, — заявил я со всей
торжественностью, — люди, у которых столько общего и в судьбе, и во
взглядах, никогда не должны расставаться, а если их к тому же объединяет участь
пленников, они должны сообща разорвать свои цепи, которые надела на них
человеческая несправедливость.
— Лучше не скажешь, — заметил Волдомир, — и я
полностью разделяю ваше мнение.
— Я тоже, — добавил Терговиц.
— Отлично, — резюмировал я, — тогда давайте
выбираться вместе из этой проклятой страны. Я знаю, что границы хорошо
охраняются, но мы постараемся проскочить, а вот когда окажемся на свободе,
чужие жизни и чужие богатства с лихвой вознаградят нас за все лишения и за всю
коварную жестокость венценосной потаскухи, которая держит нас здесь.
Мы выпили несколько бутылок водки за успех нашего
предприятия и уже собирались скрепить торжественную клятву содомитскими
утехами, как вдруг на пороге появился подросток лет пятнадцати. Он пришел
передать, что его отец просит у Волдомира несколько шкурок взаймы и обещает
вернуть их через два-три дня.
— Кто этот мальчик? — спросил , у друзей.
— Сын одного русского вельможи, — ответил
Волдомир, — который попал в немилость императрицы и тоже сослан в Сибирь;
он живет в сотне верст отсюда. — Потом, отведя меня в сторону и понизив
голос, продолжал: — Раз уж мы собираемся бежать и будем далеко, пока его
хватится отец, я думаю, можно позабавиться с ним, если вы не возражаете…
— Ну конечно, какой может быть разговор, — ответил
я и, не теряя времени, крепко схватил юного визитера и быстро спустил с него
штаны. — Сначала Мы насладимся им, а потом съедим, а то мне уже надоело
питаться куницами и ласками. Я первым совершил содомию, пока мои товарищи
держали ребенка; вторым был Терговиц, последним пристроился Волдомир, как
обладатель самого массивного члена. Мы еще раз повторили всю процедуру и,
насытившись телом маленького посланника, зажарили его живьем на костре и с удовольствием
съели.
— Как глубоко заблуждается тот, — заметил
венгр, — кто брезгует этим мясом, ведь в целом мире нет ничего вкуснее и
ароматнее, и это понимают мудрые дикари-людоеды.
— Это еще одна из наших европейских глупостей, —
сказал Волдомир. — Европейцы сделали убийство тяжким преступлением и
теперь брезгливо воротят нос от этой пищи, да еще готовы плюнуть в лицо
человеку, который предпочитает ее. Та же самая непомерная гордыня заставляет
полагать, что нет ничего дурного в том, чтобы зарезать на обед поросенка, но
что нет ничего греховнее, чем проделать то же самое с человеческим существом.
Вот они, пагубные результаты вашей цивилизации, которую я ненавижу и которая
наводит меня на мысль, что это вырождающееся человечество представляет собой
скопище идиотов.
Закончив сытный ужин, мы втроем забрались в громадную
кровать поляка, а на рассвете, вооружившись до зубов, отправились в тяжелый
путь с твердым намерением следовать примеру разбойников и убийц и слушать голос
только своих страстей и своего эгоизма.
Мы плохо знали, по какой дороге идти, поэтому направились в
сторону китайской границы, надеясь как можно скорее покинуть Московию и
соседние с ней края, где властвовала русская императрица и где нас наверняка бы
схватили. Однако до Китая было далеко, и, поразмыслив, мы решили идти через
прикаспийские пустыни; через несколько месяцев изнурительного похода мы подошли
к Астрахани, так и не встретив никого, кто мог бы помешать нам.
Из Астрахани мы двинулись на Тифлис, убивая, грабя, насилуя
и опустошая все на своем пути, и пришли в этот город, оставив за собой добрую
часть страны в руинах. Нас одолевало властное желание — после стольких лет,
проведенных в дикой глуши, обрести приличный и спокойный приют, где с
приятностью и в удобствах можно было удовлетворить свои страсти. В этом смысле
распутство и красота грузин предоставляли нам все, о чем можно было только
мечтать.
Тифлис раскинулся у подножия горы на берегах реки Куры,
которая пересекает всю Грузию, и мы увидели в нем довольно много красивых
дворцов. Ограбив по дороге немало путешественников, мы имели по две-три тысячи
рублей на человека и немедленно сняли роскошное жилище. Потом купили красивых
служанок, а поляк, который наотрез отказался иметь дело с женским полом, выбрал
для себя здоровенного грузина вместе с двумя юными рабами-греками в придачу, и
скоро мы несколько оправились после долгого и мучительного путешествия. В
Тифлисе торгуют главным образом женщинами. Они открыто продаются для гаремов
Азии и Константинополя, как скот на рынке; любой имеет право прийти,
посмотреть, пощупать их, сидящих в клетках, самого разного возраста: от детей,
недавно отнятых от материнской груди, до девушек шестнадцати лет. Нигде вы не
встретите столько красоты и грации, как в созданиях, которых порождает эта
страна, нигде не найдете более элегантных фигур, более красивых лиц.
Грузины не ведают, что такое независимость. Они томятся под
жестокой тиранией своих вельмож; местная аристократия чрезвычайно развратна, и
нет нужды говорить вам, что деспотизм проявляется в необузданном сладострастии:
господа обладают безграничной властью над своими рабами, они нещадно бьют и
истязают их, и жестокая похоть неизбежно приводит к всевозможным преступлениям.
Но вот что удивительно, друзья: благородные господа, которые третируют своих
вассалов, как рабов, сами пресмыкаются перед князем, чтобы получить выгодное
место; чтобы преуспеть в служебном продвижении, они подкладывают в постель ему
своих детей, не разбирая ни пола, ни возраста.
Терговиц, самый ловкий искуситель из нашей троицы, скоро сумел
пробраться — вначале сам, а потом затащил и нас, — в дом одного из самых
влиятельных вельмож страны, у которого, помимо большого состояния, было три
дочери и трое сыновей — все шестеро красоты необыкновенной. Этот господин много
поездил по свету, и Терговиц утверждал, что встречался с ним в России и в
Швеции, и в Дании, и тот согласно, с важным видом, кивал и верил. Мы много лет
не знали такого любезного обхождения и такого гостеприимства и еще дольше не
встречали столь услужливого благодетеля. Мы начали с общего натиска на его
детей, и в течение двух недель всех — и мальчиков, и девочек — соблазнили или
просто изнасиловали. Когда в доме не осталось нетронутых предметов наслаждения,
Волдомир спросил, не пора ли нам уносить ноги.
— Вначале ограбим его, — ответил я. — Мне
кажется, его золото не менее ценно, чем влагалища и анусы его отпрысков.