Будучи рьяной сторонницей такого способа совокупления,
считая его намного приятнее всех прочих, я во время обхода монастыря не
отказывала никому из его обитателей, предпочитавших мой зад.
Наконец, мы добрались до уединенных келий, где жили монахи
преклонного возраста.
— Не будем никого пропускать, никому не дадим
поблажки, — решительно сказала Клервиль. — Не стоит гнушаться ничьей
спермой, раз уж мы попали сюда.
Однако многие, лежа в постелях вместе с молодыми
послушниками, обратили в нашу сторону холодные равнодушные взгляды.
— Вам нечего предложить нам из того, что могло бы
оправдать неверность с нашей стороны, — отвечали они, крепче обнимая своих
юных наперсников. — Даже если бы вы пригласили нас в храм, в котором мы
совершаем нашу обычную службу, и тогда бы вот этот алтарь, что у нас под боком,
уберег бы нас от искушения.
А кто-то по этому поводу процитировал из Марциала:
«Как ни крутись она и как ни изощряйся,
Не станет женщина ничем другим вовек».
Другие встретили нас приветливее, но каких же трудов стоило
сделать достаточно твердыми их дряхлые доисторические инструменты! На какие
только ухищрения и унижения мы не пускались! Какие обольстительно-мерзкие позы
мы не принимали! Мы становились то жестокими жрицами любви, то покорными
рабынями, и, в конце концов, в некоторых чреслах нам удалось пробудить давно
потухший инстинкт Природы, между тем как других мы не смогли вырвать из
летаргического сна до тех пор, пока они не выпороли нас до крови и пока то же
самое мы не сделали с ними. Пятеро или шестеро опорожнили свои дряхлые
семенники нам в рот таким подлым образом, что мы даже не успели насладиться,
другие потребовали от нас более изощренных и унизительных услуг, в которых мы
не отказали никому. Одним словом, все они испытали оргазм, включая дьячка,
церковного сторожа и церковных уборщиков, которые сношали нас особенно долго и
нудно и после этого не могли держаться на ногах. Осквернив себя не менее
трехсот раз самыми невероятными способами, мы распрощались с гостеприимными
хозяевами и ушли из монастыря бесконечно утомленные, разбитые страшной усталостью.
Девять дней скромной умеренной жизни, горячие ванны и целебные мази и натирания
сотворили чудо, и мы почувствовали себя так, будто в гостях у кармелитов
занимались только тем, что пили чай.
Хотя на моем теле и не осталось следов той безумной ночи,
проведенной в монастыре, она еще сильнее разожгла мое воображение; душевное
состояние, в котором я находилась в ту пору, трудно передать словами — меня
одолевало исступление похоти, и чтобы избавиться от него, вернее, чтобы еще
больше воспламениться, я решила отправиться на очередное собрание нашего клуба
одна, без Клервиль: случаются в жизни моменты, когда, как бы ни была приятна
компания близкого нам по духу человека, мы предпочитаем одиночество, возможно,
надеясь, что будем чувствовать себя много свободнее и полнее утолим свои
желания, так как в одиночестве человек меньше подвержен стыдливости или
застенчивости, от которых так трудно избавиться в присутствии постороннего;
кроме того, ничто не может сравниться по глубине восприятия со злодейством, совершаемым
в уединении. Я уже довольно давно не посещала ассамблей, потому что постоянно
крутилась в вихре самых разных удовольствий и часто даже не могла выбрать самое
подходящее. Не успела я появиться в зале, как оказалась в кругу поклонников,
осыпавших меня сотнями комплиментов, и скоро мне стало ясно, что несмотря на
мои кровожадные намерения, мне предстоит играть роль не палача, а скорее
жертвы. Первым мною овладел мужчина лет сорока, на чей пыл я ответила без
особой охоты — с той минимальной готовностью, которую требовала элементарная
вежливость. Я оставалась вялой и безразличной до тех пор, пока не увидела
чрезвычайно красивого молодого аббата, который как раз занимался содомией с
двумя девушками и сам принимал в задницу член своего приятеля. Он развлекался
метрах в трех от меня; я отпустила в его сторону несколько непристойных
замечаний и .увидела, что они его возбудили, после чего он больше внимания
обращал на меня, нежели на предметы своего удовольствия. Через некоторое время
мы, не без труда избавившись от своих партнеров, оказались вместе.
— Ваша манера сношаться мне гораздо больше по душе, чем
у того противного субъекта, который совокуплялся со мной, — прямо
призналась я. — Меня вообще поражает, как мужчина, считающий себя членом
Братства, не стыдится баловаться с влагалищем.
— Я тоже удивляюсь этому, — согласился Шабер.
(Ибо это был Шабер, друзья мои, тот самый, кто нынче служит
самым лучшим украшением нашего маленького общества в сельском уединении и о
котором вы еще не раз услышите, так как ему предстоит играть немалую роль в
моих приключениях.)
— И должен сказать тебе, — добавил обаятельный
аббат, — что вот этот член — видишь, какой он большой и красивый —
предпочитает попку, а не куночку.
— Я в этом не сомневаюсь.
— В таком случае, — сказал он, взявши меня за руку
и кивнув своему партнеру, чтобы тот следовал за нами, — пойдем в будуар, и
я покажу тебе, насколько близки наши вкусы.
Содомит, который с??ошал Шабера, имел орган не меньших
размеров, чем у мула, да и самого аббата Природа не обделила, и я за несколько
минут опустошила все четыре яйца. После чего обещала Шаберу встретиться — еще
раз и направилась в сераль, куда пришла в состоянии холодного бешенства. Пробыв
три часа в мужском серале, где безропотные рабы, беспрерывно сменяясь, неистово
ласкали мне задний проход, я пошла в женскую половину на поиски жертв. По
дороге я вспомнила глубокие ямы, вырытые снаружи между стенами, на дне которых
чувствуешь себя словно в самом чреве земли, выбрала двух девочек — пяти и шести
лет — и взяла их с собой. Я прекрасно провела время: там, под землей, можно
было кричать и надрывать глотку, сколько душе угодно, и вас скорее бы услышали
обитатели противоположного полушария, нежели парижане; думаю, не стоит
описывать все те зверства, что я совершила до того, как поднялась одна из
глубокого колодца, куда незадолго до того спустились три существа.
Вскоре после этого события я обедала в доме Нуарсея, где мне
представили еще одного гостя — графа де Бельмора, человека с необычной и
незабываемой внешностью.
— Это наш новый президент, — сказал
Нуарсей. — На сегодняшней ассамблее граф намерен произнести вступительную
речь, посвященную вопросам любви. Если я не ошибаюсь, она послужит защите
женского сердца от чувства, которое женщины слишком часто и необдуманно питают
к мужчинам. Позвольте мне, друг мой, — обратился он к Бельмору, —
представить вам нашу знаменитую Жюльетту. Кстати, возможно, вы уже встречались
в клубе.
— Нет, — покачал головой граф. — Я не думаю,
что встречался с мадам прежде.
— Тогда вы успеете хорошенько познакомиться с ней еще
до того, как мы отобедаем. У нее самый прекрасный в мире зад и самая черная
душа, словом, это нашего поля ягода, дорогой граф. И она с удовольствием
послушает нынче вашу мудрую речь. Может быть, вы желаете уединиться прямо
сейчас? Дело в том, что я жду Клервиль, а вы ведь знаете, что она долго возится
со своим туалетом и постоянно запаздывает. Она обещала быть к четырем часам,
сейчас только три, и я могу проводить вас в свой будуар, там к вашим услугам
будет мой лакей.