Ну же, Джиллиан, соберись! Эти три нескончаемых коридора —
всего лишь дешевая попытка произвести впечатление на посетителя. После второго
коридора я окончательно перестала ориентироваться в пространстве. Вот и
приемная. Бежевое на бежевом, большая оранжевая пепельница на письменном столе
«мисс Кливленд», еще одно кресло а-ля Миз ван дер Роэ и дверь. Дверь с большой
буквы. В проеме стоял улыбающийся Джон — жилистый, нервный, энергичный и
приветливый. Он втащил меня в кабинет, закрыл дверь, предложил кофе, раскурил
трубку, задал несколько ничего не значащих вопросов, перечислил все
достопримечательности Сан-Франциско и всячески изображал начальника-друга,
радушно встречающего блудную дочь, бывшую внештатную сотрудницу, вернувшуюся
под родимый кров. Можно было слегка подыграть ему. Я знала, как это делается.
Если он и дальше будет строить из себя Друга с большой буквы, тогда все о'кей.
Я расслабилась, посмотрела в окно, поинтересовалась здоровьем его детей, поделилась
впечатлениями от Нью-Йорка и спросила, как «Жизнь женщины» справляется с
кризисом, охватившим средства массовой информации. Все это говорилось с ленцой,
между прочим, как принято в беседах коллеги с коллегой. Какое там интервью?
Боже упаси! О поисках работы не было и речи.
Завязался приватный разговор о делах, о том, что одни
«книжки» вот-вот закроются, а другие хоть и держатся на плаву, но испытывают
серьезные трудности, «как все мы знаем».
Когда я допивала вторую чашку кофе, Джон вдруг умолк на полуслове,
с минуту смотрел на меня, а потом спросил:
— Джиллиан, почему ты вернулась?
Хмм-м… Джон Темплтон не был моим близким другом, которому
можно рассказать всю правду и поплакаться в жилетку. По крайней мере такого
желания у меня не возникало. Что сказать? Пришлось вернуться? Захотелось?
Соскучилась по Нью-Йорку? Единственное, что могло сойти за правду, собственно,
и было правдой: я приехала искать работу и хочу вернуться в «Жизнь женщины». Ни
одно из этих объяснений никуда не годилось, и последнее — меньше всего. Прошло
лет восемь, прежде чем я подняла глаза и произнесла то, что пришло в голову:
— Надо было на время уехать из Сан-Франциско. Думаю,
вскоре вернусь обратно.
Сию глубокомысленную фразу можно было толковать и так и сяк.
В общем, причины личные, понятно? Как ни странно, Джона это удовлетворило. Он
только спросил, надолго ли я приехала. Этого я и сама не знала. Месяцев на
шесть, не меньше. Может, на год-другой… Все зависит от того, как сложится моя
жизнь в Нью-Йорке.
— Нужна работа?
— Да… Нет. Я позвонила просто потому, что мне нравится
«Жизнь женщины». Возвращаться в рекламное агентство не хочется, а все журналы,
как ты сам сказал, дышат на ладан. Я подумала, что, если позвоню тебе, хуже не
будет.
— А как дела в «Декоре»? Ты говорила с Энгусом Олдриджем?
— Да. Ничего не вышло, — призналась я, и Джон
кивнул в ответ. Похоже, они всегда оставались соперниками, но пользоваться этим
в своих целях мне и в голову не приходило. Нет, все-таки честность — лучшая
политика…
— Джулия Вейнтрауб…
Какая еще Джулия Вейнтрауб? О чем это он, черт побери?
— Вейнтрауб? — переспросила я, надеясь, что Джон
повторит слова, которые я пропустила мимо ушей.
— Ты должна ее помнить. Вы вместе делали пару номеров.
Рождественский и…
Конечно, я помнила Джулию, но не могла понять, какое она
имеет отношение к нашему разговору.
— Я сказал, что на прошлой неделе она сломана таз и
пролежит пластом месяца два, если не все три. Джин Эдварде и еще две девушки
делают все, что могут, но не справляются. Я уже подумывал над тем, чтобы взять
кого-нибудь им в помощь — дня на три-четыре в неделю. Надеюсь, ты сумеешь
подбросить им пару идей? Может, это и не совсем то, что тебе надо, но мне бы не
хотелось, чтобы ты трудилась с утра до ночи. Рабочая неделя неполная, и у тебя
останется время, чтобы побыть с дочкой. Что ты об этом думаешь?
Что я думаю? Что д??маю? Вот что: видно, кто-то где-то
молится за меня. Аллилуйя! Ах, Крис!
— Джиллиан, прекрати улыбаться и скажи
что-нибудь! — Джон не выдержал и рассмеялся. Ответ был написан у меня на
лице.
— Дорогой мистер Темплтон, на меня таки свалилось
яблоко! Я принимаю предложение, и с превеликим удовольствием. Хочу сказать…
Нет, это потрясающе! Как во сне!
— Сможешь выйти в понедельник? — Язык у меня
отнялся, и я лишь кивнула в ответ. — Отлично. Значит, по крайней мере на
два месяца ты работой обеспечена. Но тебе надо будет потолковать с Джулией и
выяснить ее замысел. Мы сейчас работаем над мартовским номером. Вот пока и все,
что тебе нужно знать. Об остальном, в том числе и о деньгах, поговорим в
понедельник.
Я продолжала улыбаться, благословляя таз Джулии Вейнтрауб.
— Отлично, Джон. Просто отлично! — Казалось,
улыбка навсегда приклеилась к моему лицу.
Джон встал, мы пожали друг другу руки, я подхватила пальто и
вылетела из кабинета как на крыльях. Секретарша в бежевой прихожей больше не
имела предо мной никаких преимуществ, лифты пели победную песню, а бронзовые
цифры 353 делали это неприветливое здание похожим на дом родной. Итак, со
следующего понедельника я выхожу на работу.
Вернувшись в отель, я подумала, стоит ли звонить Крису.
Вдруг он не поймет, вдруг остудит мой энтузиазм, останется равнодушным и
безразличным? А мне хотелось сочувствия. Половину удовольствия от нового платья
может испортить то, что скажет о нем твой принц. Ты с трудом дожидаешься его
прихода и с придыханием говоришь, что никогда в жизни не видела ничего более
прекрасного. А он отвечает, что платье замечательное, но, чтобы его надеть,
тебе придется похудеть фунтов на десять, или что оно бы великолепно смотрелось
на девушке с более пышным бюстом, или что у тебя для этого фасона слишком
короткие ноги… Ты мигом спускаешься с небес на землю и чувствуешь себя мокрой
курицей. Так же и с работой… Я не желала, чтобы мне вылили на голову ушат холодной
воды, но поговорить с Крисом хотелось отчаянно. Колебания кончились тем, что в
четыре часа я не выдержала и набрала номер. Послышались длинные гудки. Я
затаила дыхание и ждала целую минуту, ощущая растущее разочарование.
— Да? — Фу, это он… Я переживала, как
четырнадцатилетняя дуреха, звонящая своему кумиру.
— Крис? Это я. Я нашла работу. Стилистом в «Жизни
женщины». Выхожу в понедельник. Месяца на два — два с половиной. Заменяю
редактора, который попал в больницу. Разве это не здорово?
Я выпалила все новости одним духом. Почему нельзя было
произнести то же самое взрослым, рассудительным и спокойным тоном? От
возбуждения и смущения я говорила с Крисом словно глупая девчонка. А почему
«словно»? Может, я и на самом деле была такой?
— Очень хорошо, Джилл. Какое-то время ты будешь занята.
А почему бы тебе не поискать что-нибудь более постоянное? Ведь через два месяца
все придется начинать снова.