— Кто это? — спросила Одри.
Чарльз обратил внимание на лацканы незнакомцев. Такие знаки
отличия он, кажется, видел в Германии.
— Наверное, люди Гитлера.
— Здесь? — недоуменно спросила Одри.
Она знала, что уже семь месяцев, как Гитлер стал канцлером,
но здесь все-таки Австрия, а не Германия!
— В Австрии тоже есть нацисты. Я их приметил в Вене,
когда был там в июне. Здесь их редко можно увидеть в форме.
Долфус
[2]
запретил нацистскую форму, а Гитлер
взбесился и ввел пошлину для всех немцев, выезжающих в Австрию, тем самым лишив
австрийцев части прибылей от туризма. Вероятно, некоторые здешние нацисты плюют
на запрет и разгуливают в своей форме. А эти парни здесь, видимо, по какой-то
служебной надобности.
Одри еще у себя дома, в Америке, довольно много читала о
Гитлере, да и Ви с Джеймсом часто о нем говорили. Они считают, что он опасен,
хотя в Америке никто всерьез его не воспринимает.
В это время люди в нацистской форме заговорили с каким-то
пассажиром, его женой и еще с одним мужчиной, который, видимо, ехал вместе с
этой супружеской четой. Все трое были уже немолоды и выглядели Весьма
респектабельно. Тот, что повыше, спокойно объяснял что-то двум нацистам, а те
все больше раздражались и, кажется, угрожали ему. Один из нацистов что-то
пролаял, и тот из пассажиров, который был постарше и пониже ростом, предъявил
им паспорта, очевидно, свой и жены.
— Чего эти молодчики от них хотят? Как ты
думаешь? — спросила Одри.
— Наверное, просто проверяют документы, — небрежно
бросил Чарльз, подливая херес в ее стакан. — Не беспокойся ты, ради Бога!
Здесь все ужасные бюрократы — что в Германии, что в Австрии. Но нас они
беспокоить не будут.
Чарльз не хотел, чтобы хоть что-нибудь омрачило их поездку.
До него уже и раньше доходили разные тревожные слухи о нацистском режиме. Для
самой Германии он, безусловно, неплох — экономический подъем и прочее… одни
дороги чего стоят… Но этот их возмутительный антисемитизм… Чарльз снова посмотрел
за окно, куда был прикован взгляд Одри. Один из молодчиков в нацистской форме
вдруг схватил пожилого господина за воротник. Все, кто был на платформе,
остолбенели, а жена этого несчастного испуганно вскрикнула. Нацист наотмашь
ударил старика по лицу, выхватил у него паспорта и рявкнул что-то в сторону
женщины и другого джентльмена. Два парня поволокли старика прочь. Он, видно,
еще пытался им что-то объяснить, призывая на помощь жену.
— Что он говорит? — Одри взволнованно вскочила.
То, что она увидела, ее потрясло. Она не могла без
содрогания смотреть на рыдающую женщину, которую тщетно пытался утешить ее
спутник.
— Успокойся, Од. — Чарльз обнял ее за
плечи. — Он, наверное, крикнул жене и другому джентльмену, чтобы они не
волновались, он все уладит.
Но в это время они увидели, как из вагона выносят багаж
несчастного старика, жена которого все рыдала, припав к плечу твоего друга.
Вне себя от волнения, Одри выбежала из купе!
— Что случилось с этим человеком? — накинулась она
на проводника. Ее немного смутило, что только она одна так всполошилась. Все
остальные, кто наблюдал эту безобразную сцену, спокойно разошлись, не
вступившись и не сказав ни слова.
— Ничего особенного, мадемуазель, — улыбнулся
проводник, видимо, спеша успокоить Одри, и поверх ее головы бросил Чарльзу
многозначительный взгляд. — Просто один мелкий преступник пытался сесть на
поезд, только и всего.
«Но он совсем не похож на преступника, — подумала
Одри. — Он похож на банкира, на крупного коммерсанта, на кого угодно,
только не на преступника… Он прекрасно одет — дорогая шляпа, костюм от хорошего
портного, толстая золотая цепочка. И жена его тоже одета весьма изысканне».
— Нет причин для тревоги, мадемуазель, — добавил
проводник и попросил официанта принести им еще одну бутылку шампанского.
Немного погодя, когда в вагон вошел кто-то из пассажиров, до
слуха Одри долетели сказанные шепотом слова, я она сразу все поняла.
— Juden
[3]
! Это ведь про них говорят,
да?
— Право, не знаю. Од. — Он тоже встревожился, но
не подал виду, чтобы не напугать ее еще больше.
— Они евреи. Или он один еврей. Значит, это правда —
все эти слухи! Боже мой, Чарльз… Как это ужасно!
Он ласково сжал ее руку, всей душой желая отвлечь ее от
горестных мыслей.
— Од, пойми, мы с тобой все равно ничего не можем
поделать. Давай не будем портить нашу с тобой поездку. Выкинь все это из
головы!
Однако оба были огорчены и расстроены и долго не могли
прийти в себя. Но вот наконец поезд тронулся, и Чарльз подошел к Од, сел с ней
рядом на бархатный диванчик и взял ее руки в свои.
— Од, пойми, тут мы с тобой совершенно бессильны.
Он обнял ее за плечи, и она горько заплакала.
— Это ужасно, Чарльз… Почему мы им не помогли?
— Это не в наших силах. Можно ли обуздать стихию?
Сейчас здесь творятся страшные вещи. И главное для нас — не
вмешиваться.
— Ты в самом деле так думаешь? — возмутилась она.
— Да я не о себе, пойми! Подвергать опасности тебя —
вот на это я никогда не пойду. Вмешайся я сегодня, вышла бы потасовка.
Допустим, меня бы покалечили, что стало бы с тобой? Нацисты здесь пользуются
большим влиянием. Мы не в состоянии воспрепятствовать им, надо признать этот
прискорбный факт. Тут тебе не Лондон и не Нью-Йорк, и мы с тобой не дома.
Да, теперь она наглядно в этом убедилась. Ей стал понятен
зловещий смысл того, что случилось сегодня. Она не могла не думать о судьбе
этого несчастного.
— Сознавать свою полную беспомощность… Невыносимо!
Он молча кивнул. Эта мысль и ему не давала покоя. Ее упрек
задел его за живое. А если бы такое случилось с Джеймсом? Или с Од?! Страшно
подумать! Чарльз притянул ее к себе, они, как дети, искали утешения, обнимая
друг друга. Немного спустя желание снова овладело ими… За окном мелькал мирный
сельский пейзаж.
Вечером, одеваясь к обеду, они чуть-чуть успокоились.
Роскошь и комфорт, царившие вокруг, заставляли забыть, что они в поезде, а не в
дорогом отеле. И, когда они шли в вагон-ресторан, Чарльз, любуясь Одри в белом
атласном платье с глубоким вырезом, оставляющим открытой ее загорелую спину,
вновь ощутил прилив почти болезненной нежности.
За обедом они опять заговорили о том, что, произошло сегодня
утром, как бы желая отвести душу и успокоить друг друга.
— — Неужели здесь, в Австрии, подобные сцены не
редкость?