— Ну еще бы, тебе виднее, ты ведь крупный специалист в
вопросах брака. А себя записала в старые девы и страшно гордишься, что готова
отказаться от всей этой семейной чепухи.
— А ты бы предпочел, чтобы я бегала за тобой?
Заставляла на себе жениться, да? Ты этого хочешь? Не верю!
Он подошел к ней, рывком поднял с дивана и схватил за плечи.
— Чего я хочу? Хочу, чтобы ты осталась со мной! Чтобы
не мчалась из Стамбула на свой проклятый теплоход!
Ни обещаний, ни предложения, ни заверений в вечной любви… Но
Одри не осуждала его. Она ничего от него не хотела, ни на что не рассчитывала,
не строила на его счет никаких планов.
Она просто его любила и желала только одного — никогда с ним
не расставаться. Ей не хотелось ни ехать в Лондон, ни возвращаться домой, но
она не могла поступить иначе. Она снова и снова силилась ему это объяснить.
— Но ведь тебе двадцать шесть лет, ты уже взрослея и
должна делать то, что хочется.
— Ничего ты не понимаешь!
Она высвободилась из его объятий и села. Он тоже опустился
на диван рядом с ней. Раздражение и досада, охватившие их, постепенно улеглись.
— Чарли, любимый, не будь ты свободен, разве ты мог бы
делать то, что хочешь?
Он с грустью посмотрел на нее. Конечно, он понимал. Но все
его существо противилось этому.
— Видимо, порой я забываю, что мало кто пользуется
такой свободой, как я.
Он помолчал. Воспоминание о Шоне как ножом полоснуло его.
— Признаться, это не самое лучшее состояние. Не буду
хвастаться. Может быть, даже к лучшему, что оно тебе незнакомо.
Порой он ловил себя на мысли, что хочет иметь детей, к
которым он будет привязан… и они к нему тоже. Потом, вспоминая Шона, пугался
этих мыслей.
— Од… а что, если ты поедешь со мной в Китай? — с
мольбой глядя ей в глаза, сказал он.
Этот вопрос поверг ее в состояние шока.
— Чарльз, в своем ли ты уме? Что подумают мои близкие?
Я не сообщила им даже, что еду в Стамбул! Они все решат, что
я лишилась рассудка!
Все, кроме дедушки, подумала она. Ему-то хорошо известно,
чем она руководствуется в своих поступках… Эта непобедимая страсть к скитаниям,
впитанная ею с молоком матери…
Страсть, которую он, ее дедушка, ненавидит всей душой. А тут
еще Китай!
— Нет, Чарльз, ты просто сумасшедший.
— Это я-то сумасшедший? Потому что не хочу расставаться
с женщиной, которую люблю?! К концу года мы бы вернулись в Америку… на
теплоходе из Иокогамы.
— Как я им все это объясню? Чарли, я дала слово
дедушке.
Он совсем старый. Такого удара он не перенесет…
— Да, я не могу с ним тягаться. Молодые не умирают от
удара, — с горечью сказал он, вдруг испытав приступ ревности к
восьмидесятилетнему старику, — или от горя. Ты так ему предана? Я завидую.
— Но я и тебе предана, — тихо сказала она. —
Мое сердце принадлежит тебе.
— Ну тогда подумай, и в Стамбуле дашь мне ответ.
— Чарли… — только и сказала она.
Какой смысл мучить себя, если они все равно ничего не могут
изменить. Нельзя ей ехать с ним в Китай. И уже ночью, засыпая, она все твердила
себе: «Нельзя, нельзя…» У них есть еще эти два дня в Стамбуле… два дня… и одна
ночь, а потом она вернется домой… должна вернуться…..должна. Ей снился Чарльз,
снилось, что она его ищет повсюду и не может найти. Она проснулась ночью вся в
слезах и молча приникла к нему. Скоро они расстанутся, отчаяние снова охватило
ее. Но она ничего не стала ему объяснять. Скажи она слово — и он уже никогда не
отпустит ее от себя. А она должна вернуться.
Глава 10
Рано утром он разбудил ее, чтобы не пропустить тот момент,
когда они будут въезжать в Стамбул. Проснувшись, она увидела за окном отлогий
морской берег. Вода отливала золотом, и низко над ней носились чайки. А из
моря, великолепный и величественный, вставал Стамбул со своими золочеными
куполами, мечетями и минаретами. А когда они обогнули Сералио-Пойнт, то их
взорам, точно волшебное видение, явился дворец Топкапи. Казалось, вокруг него
витают призраки султанов и обольстительных восточных красавиц.
И когда экспресс медленно подтянулся к вокзалу, этот город,
порождение необузданной фантазии его бесчисленных творцов, сразу дохнул на Одри
пряными ароматами Востока и заворожил ее.
Потом они ехали в отель и Чарльз показывал ей Голубую
мечеть, и Айя-Софию, и минареты, которым несть числа, и Колонну Константина, вознесшуюся
над садами, и Большой базар.
Печаль предстоящей разлуки на время оставила Одри, она снова
схватила свою «лейку» и снимала, снимала без конца.
Чарльз привез ее в «Пара палас», который нравился ему больше
всех других отелей в мире. Дюжина носильщиков подхватила их багаж, и Чарльз с
Одри вошли в вестибюль.
Чарльз заблаговременно заказал номера, соединенные огромной
общей гостиной. Зеркала в позолоченных рамах отражали обшивку из черного
дерева, причудливую резьбу и сверкающих купидонов. Даже холл здесь был украшен
столь же пышно. Странно, но в этом экзотическом городе такое убранство
показалось Одри вполне уместным, хотя в любом другом месте оно повергло бы ее в
изумление. Когда они с Чарльзом отправились на Большой базар, Одри не уставала
восхищаться всем подряд и без конца щелкала своей «лейкой». Кривые улочки,
живописные виды, пряные запахи, торговцы, у которых можно купить все что душа
пожелает, совершенно очаровали ее. Чарльз радовался, глядя, как жадно она
впитывает новые впечатления, блаженно погружаясь в эту столь непривычную для
нее атмосферу. Он повел ее в маленький ресторанчик, где они позавтракали.
Оказалось, что даже турецкая кухня не пугает Одри. Все вокруг умиляло ее.
Видно, она рождена именно для такой жизни — «бродячей», как
выразилась она сама, когда они, взявшись за руки, гуляли по набережной.
Потом они вернулись в отель, и тут ее вновь охватила грусть.
И даже когда они заключили друг друга в объятия, эта грусть
не рассеялась.
Куда могли они спрятаться от того, что им предстояло?
Завтра утром она уезжает, и их короткий бурный роман на этом
кончится, может быть, навсегда, если провидение не сжалится над ними.
Она лежала с ним рядом и тихонько водила кончиком пальца по
его груди, а он пытался справиться с отчаянием или хотя бы заглушить его
остроту.
— Когда ты едешь в Китай? — спросила она.
Пора было снять табу и заговорить об этом, все равно разлуки
не избежать. Час пробил.
— Завтра вечером.
Вид у него был несчастный.
— Долго ли туда ехать?