— Холодно… — сказала она просто так, но Антуан,
сорвавшись с места, подбросил в огонь толстое полено.
— Завтра я принесу дров, — сказал он. — Будет
теплее. А пока, если хотите, я вскипячу чаю? Согреетесь.
— Нет, не стоит, спасибо, — ответила Зоя, пытаясь
угадать, сколько же ему лет: должно быть, сильно за тридцать. На самом же деле
Антуану недавно исполнился тридцать один год — просто жизнь его не баловала, и
выглядел он старше.
— Это вашу комнату я занял? — застенчиво
осведомился он, стараясь понять, почему хозяйка так-с ним сурова.
Но Зоя со вздохом покачала головой.
— Вместе с нами из России бежал один из наших старых
слуг. Он умер в октябре.
— Как все это печально… Какие тяжкие времена…
А вы давно в Париже?
— С апреля. Мы уехали сразу же после революции.
Он снова кивнул.
— Мне случалось встречаться тут с русскими — славные,
отважные люди. — Ему хотелось добавить: «Такие же, как вы», но он не
решился.
У молодой хозяйки были такие большие, яркие и такие суровые
глаза; когда же она встряхивала головой, казалось, лоб ее объят рыжим пламенем.
— Если я могу быть вам чем-то полезным, пожалуйста,
скажите. Я с радостью помогу вам: умею готовить, сбегаю куда угодно по
поручению вашей бабушки. Стряпать мы с вами можем по очереди. Прошу вас,
располагайте мной.
Зоя молча кивнула, безропотно решив принимать все, что
выпадет на ее долю. Может быть, он и не так уж плох, этот Антуан Валье, но он —
здесь, а ей это совершенно не нужно.
Жилец собрал свои тетрадки и ушел к себе в комнату, прикрыв
дверь поплотнее. Зоя осталась одна. Она смотрела на огонь и думала о капитане
Эндрюсе Клейтоне.
Глава 18
Продолжалась зима, все хуже становилась погода, и люди на
улицах казались голодными и оборванными, и все больше русских эмигрантов
стекалось в Париж. Ювелиры давали теперь за предлагаемые ими драгоценности
сущие гроши. В декабре Евгения Петровна продала свои серьги и была поражена
мизерностью вырученной суммы. Теперь они жили целиком на Зоино жалованье, а его
едва хватало на еду и оплату квартиры. От князя Марковского помощи ждать не
приходилось: у него было множество собственных бед — сломался автомобиль, и
князь совсем истаял, экономя на чем только можно. Тем не менее он по-прежнему
любил порассуждать о добром старом времени и знал наперечет всех, кто появился
в Париже за последнее время.
Оказавшись в столь стесненных обстоятельствах, перед лицом
голода и холода, Евгения Петровна благодарила судьбу за то, что та послала ей
жильца: он и сам получал нищенское жалованье, из которого платил графине за
комнату, но при этом еще ухитрялся приносить то хлеба, то дров, то книг —
причем русских, купленных, очевидно, у совсем разорившихся эмигрантов, готовых
за полкраюхи расстаться с чем угодно. Антуан всячески старался порадовать обеих
женщин: услышав однажды, как Зоя мимоходом обмолвилась, что очень любит
шоколад, он время от времени дарил ей маленькие плитки.
Время шло, Зоя, благодарная ему за эти заботы, уже не была с
ним так неприязненно-строга. Особенно трогало ее то, как относился жилец к
Евгении Петровне. Ее стал мучить ревматизм: колени болели так, что подняться
или спуститься по лестнице было для нее настоящей мукой. Зоя, вернувшись
однажды с репетиции, увидела, как Антуан, сам волоча больную ногу, помогает
бабушке взойти по ступенькам, почти таща ее на себе. Он никогда ни на что не
жаловался и только думал: чем бы помочь своим хозяйкам, что бы еще для них
сделать?
Евгения Петровна по-настоящему привязалась к нему и отлично
знала, как он относится к ее внучке, не раз в беседах с нею затрагивая эту
тему. Однако Зоя уверяла, что ничего не замечает.
— Надо очень сильно постараться, дитя мое, чтобы не
заметить, как он влюблен в тебя, — сказала бабушка однажды.
Но Зою гораздо больше беспокоили не сами эти слова, а сухой,
мучительный кашель, который сопровождал их: Евгения Петровна уже несколько
недель была простужена, и Зоя очень боялась, как бы и у нее не началась
испанка, сведшая в могилу Федора, или не развилась чахотка, свирепствовавшая в
ту зиму в Париже. Ее собственное здоровье тоже оставляло желать лучшего: она
слишком много и тяжело работала, слишком плохо питалась, а потому сильно
похудела и выглядела старше своих лет.
— Как себя чувствует сегодня ваша бабушка? —
осторожно осведомился Антуан, когда они были на кухне одни. Это ежевечернее
приготовление ужина стало для них своеобразным ритуалом: теперь они стряпали не
по очереди, а вместе; а если Зоя была занята в театре, жилец готовил еду сам и
сам кормил Евгению Петровну. Скорее всего и продукты тоже были куплены на его
жалкие учительские гроши. Как и очень многие в Париже, Антуан еле-еле сводил
концы с концами. — Она была утром очень бледна.
Зоя пыталась из двух вялых морковок приготовить ужин на
троих, а жилец глядел на нее с беспокойством. Ей до смерти надоела тушеная
морковь, которую они ели чуть ли не каждый день, но делать было нечего:
какие-никакие, а витамины, и потом гарнир этот делал сомнительной свежести мясо
более съедобным.
— Меня очень тревожит ее кашель, Антуан, —
ответила Зоя. — Мне кажется, он усилился. Как по-вашему?
Печально кивнув, он положил в кастрюльку, где варилась
морковь, еще два ломтика мяса. Сегодня не было даже хлеба, и счастье еще, что
никто особенно не хотел есть.
— Завтра же отведу ее к доктору.
Однако за визит надо будет платить, а у них не оставалось
уже ничего, кроме отцовского портсигара и трех серебряных коробочек, но Зоя
взяла с бабушки слово, что они не будут продавать последнюю память о близких.
— Я знаю одного доктора: он недорого берет. Живет
неподалеку, на рю Годо-де-Моруа… — сказал Антуан.
Этот врач, делавший аборты всем окрестным проституткам,
несколько раз консультировал Антуана по поводу его покалеченной ноги, и тот мог
убедиться, что человек он и отзывчивый, и знающий… С наступлением холодов нога
болела нестерпимо, и Зоя замечала, что Антуан хромает сильнее, чем прежде.
Однако, несмотря на это, он выглядел счастливей, нежели в тот день, когда она
увидела его впервые: он радовался, что обрел подобие домашнего очага, что ему
есть куда прийти из своего коллежа, есть о ком заботиться.
Зое и в голову не могло прийти, что она придает смысл его
существованию, а по ночам он, чутко прислушиваясь к ровному дыханию,
доносящемуся из соседней комнаты, думает о ней.
— Ну как ваши уроки? — спросила Зоя, снимая
кастрюльку с плиты.
Она мало-помалу привыкла к жильцу, глядела на него без
прежней суровости и даже иногда обменивалась с ним безобидными шутками, живо
напоминавшими ей пикировку с Николаем. Да, Антуан был некрасив, но очень умен и
начитан и обладал отличным чувством юмора, которое было особенно кстати во
время бомбежек и в такие унылые, холодные вечера, как сегодня. Умение
относиться к житейским трудностям легко и весело заменяло им и вкусную еду, и
тепло, и прочие маленькие радости.