Я думал, что смогу стать ей другом, ей — и вам…
— Хочу вам сказать, капитан Эндрюс: Зоя — не игрушка,
она только начинает жить, и жизнь эта может быть непоправимо вами испорчена.
Судя по всему, она от вас без ума. Мне кажется, дальше заходить не стоит.
Однако оба знали, что это вряд ли возможно, и Евгения
Петровна сознавала даже отчетливей, чем Клейтон, что он подошел уже слишком
близко, и в любом случае жизнь Зои никогда не станет прежней.
— Она еще очень, очень юна, — промолвила графиня.
Капитан молча кивнул, поражаясь проницательности этой
женщины. Он и сам всю эту неделю упрекал себя в том, что так безрассудно
увлекся этой едва расцветшей девушкой. «Зачем я преследую ее? — спрашивал
он себя. — Что будет, когда придет пора покинуть Париж? Воспользоваться ее
благосклонностью и бежать? Это просто подло».
— Вы ведь понимаете, надеюсь, — продолжала Евгения
Петровна, — что в другой жизни, в другое время все это было бы
просто-напросто невозможно.
— Отлично понимаю, — сказал капитан. — Но и
вы, графиня, не станете отрицать, что времена изменились. Не так ли?
— Так, — согласилась она.
Беседа была прервана появлением Зои, которая налила им чаю.
Как и было обещано, она показала капитану фотографии, сделанные прошлым летом в
Ливадии. На этих снимках он увидел ее рядом с цесаревичем на борту яхты, увидел
великих княжон, императрицу и самого Николая. Все это немного напоминало урок
истории, и лицо Зои не раз озарялось счастливой улыбкой, когда она объясняла
или вспоминала, а капитан слушал, глядел на нее и знал, что он должен был
ответить Евгении Петровне. О нет, не другом хотелось ему стать для этой
девушки, которая вызывала в нем неведомые, никогда прежде не испытанные
чувства…
Но что может он предложить ей, он, сорокапятилетний офицер,
прихотью войны занесенный во Францию? Ничего. Ей нужен сверстник — юноша,
вместе с которым она будет взрослеть, смеяться, вспоминать…
Клейтон ясно сознавал это, и все же ему так хотелось обнять
эту девочку и пообещать ей, что никогда больше она не будет страдать…
Потом он повез Евгению Петровну и Зою в Булонский лес и
смотрел, как она наперегонки с лающей Савой носится по траве, играет с нею, и
тут наконец, неожиданно для самого себя, он обнял и привлек к себе девушку,
которая продолжала заливаться звонким смехом. Евгения Петровна глядела на них и
со страхом понимала, что неминуемое случится.
Вернувшись домой, она поблагодарила Клейтона и вновь
устремила на него спокойно-проницательный взгляд.
— Крепко подумайте, Клейтон: то, что для вас забава,
может сломать Зое жизнь. Будьте благоразумны, прошу вас, и… не обижайте ее.
— О чем вы говорили с ним, бабушка? — спросила
Зоя, когда капитан откланялся.
— Сказала «спасибо» за пирог и пригласила бывать у нас.
— И все? Он был такой серьезный, когда уходил.
Я думала, что-то важное. Он даже не улыбнулся мне на
прощание и о чем-то думал…
— Ему есть о чем подумать, дитя мое, — ответила
Евгения Петровна и прибавила:
— Он и в самом деле слишком стар для тебя.
— Ну и что? Он такой красивый, такой милый…
— Что есть, то есть, — согласилась графиня,
надеясь, что капитан будет до такой степени мил, что больше не встретится на пути
ее внучки. Зоя влюблена или вот-вот влюбится в него. И что тогда? Катастрофа?
Глава 17
Напрасно надеялась Евгения Петровна, что капитан Клейтон
Эндрюс больше не появится. Целую неделю он не искал встреч с Зоей, но ловил
себя на том, что беспрестанно думает о ней, вспоминает ее глаза, ее волосы, ее
смех — это было похоже на наваждение.
На память ему постоянно приходили то ее игры с Савой, то
фотографии царской семьи, то еще что-нибудь, так или иначе с Зоей связанное.
Даже события, происходившие в России, переслали быть некой далекой абстракцией,
а царь из трагической фигуры русской истории сделался живым человеком — у него
была жена, дети, три собаки… Клейтон начал понимать, какие жестокие испытания
уготовила судьба русскому императору, томившемуся под караулом в своем
загородном дворце.
И Зоя то и дело возвращалась мыслями к американцу.
Так прошла неделя, в конце которой Клейтон не выдержал
разлуки и появился снова. Он пришел не в театр, а домой и с разрешения графини
повел Зою смотреть «Веселую вдову». По возвращении Зоя буквально захлебывалась
от восторга, а капитан, улыбаясь, разливал привезенное с собой шампанское по
хрустальным бокалам. Боясь обидеть Евгению Петровну и Зою, он тем не менее
делал все, чтобы как-то облегчить их жизнь, доставить им радость, а потому
дарил им какие-то милые пустяки, которых они были теперь лишены: привез дюжину
бокалов и теплые одеяла, уверяя, что их ему «выдали», красивую скатерть и даже
постель для Савы.
Графиня отчетливо сознавала, что американец влюблен в ее
внучку, а та отвечает ему взаимностью. Они подолгу прогуливались в парке,
сидели в маленьких кафе, и капитан объяснял ей, какие именно солдаты и офицеры
проходят мимо — зуавы в красных штанах, англичане и американцы в хаки,
французские пехотинцы — «пуалю» в голубых шинелях и даже сенегальские стрелки.
Они говорили обо всем на свете — от Библии до детей. Зоя рассмешила его,
сказав, что мечтала когда-то иметь шестерых детей.
— Почему именно шестерых?
— Сама не знаю, — со счастливой улыбкой ответила
она. — Мне нравятся четные числа Она прочла ему последнее письмо от Маши:
та писала, что Татьяна снова заболела, но на этот раз — ничего серьезного, что
дядька наследника Нагорный поражает ее своей нежной и преданной привязанностью
к Алексею и не оставляет его ни на минуту, что «папа очень ласков с нами и
старается, чтобы мы не падали духом, были веселы и счастливы…».
Представить все это было нелегко. Сердце Клейтона готово
было разорваться от сочувствия к этим незнакомым ему людям.
Но, разумеется, говорили они не только об ужасной судьбе
русского императора и его близких. Зоя поверяла Клейтону свои секреты и мечты,
да и он был с нею предельно откровенен.
Это было необыкновенное, волшебное лето. Если Зоя не была
занята в спектакле, капитан заезжал за нею и увозил, старался развлечь, делал
ей и бабушке маленькие подарки, которые обходились ему подчас весьма недешево.
Но пришел сентябрь, и все эти невинные радости кончились.
Генерал Першинг объявил своим адъютантам, что ставка переносится в
Шомон-на-Марне.
Клейтон должен был через несколько дней покинуть Париж. А
Дягилев задумал ехать с гастролями по Испании и Португалии Зое предстояло
принять мучительное решение. Оставить бабушку она не могла — и ей пришлось
покинуть труппу, что просто подкосило ее.
— Но ведь на Дягилеве свет клином не сошелся, —
пытался утешить ее Клейтон. — Поступите в другой театр.