— Но вы могли ведь по крайней мере спросить, как я к
этому отнесусь, или хоть предупредить заранее.
Я ведь не грудной младенец, не имеющий права голоса, я тоже
здесь живу! Пустить в дом совершенно постороннего человека! А если он нас
зарежет ночью или ограбит?! А если он будет водить сюда уличных женщин или
пьянствовать?! Тогда что?
— Тогда мы попросим его съехать. Успокойся, Зоя, он
производит впечатление человека порядочного.
К тому же он очень застенчив. По профессии — школьный
учитель, в прошлом году был тяжело ранен под Верденом.
— Мне нет до этого никакого дела. Эта квартира слишком
мала, чтобы делить ее с посторонним мужчиной, а я зарабатываю в театре
достаточно… И зачем, зачем вам это понадобилось? — Зое казалось, будто
незнакомец отнимает у нее последнее достояние — ее дом, и больше всего ей
хотелось разреветься с досады. Жилец был последней каплей. — Не могу, не
могу поверить, что вы и вправду решились на это!
Но у Евгении Петровны другого выхода не было, Зое же она
ничего не сказала заранее, ибо предвидела такую реакцию. Зоино негодование лишь
подтвердило ее правоту.
— Пойми, Зоя, у нас нет вариантов. Может быть, со
временем подвернется что-либо более подходящее…
Но не сейчас.
— Я теперь не смогу даже чаю утром выпить, не
одеваясь! — На глазах Зои выступили слезы.
— Постыдилась бы, Зоя! Вспомни лучше, как живут в
Тобольске твои кузины! Тебе еще грех жаловаться!
Брала бы пример с Маши.
Эти слова возымели действие: Зоя, почувствовав себя
виноватой, бессильно опустилась на стул.
— Извините меня, бабушка… Но все это было так
неожиданно… — Она улыбнулась. — Наверно, я его до смерти перепугала.
Подняла такой крик, что он скорей-скорей улизнул в комнату и заперся.
— Прекрасный молодой человек, благовоспитанный, милый.
Утром не забудь извиниться за свою несдержанность.
Зоя, размышляя над тем, до какого края они дошли, ничего не
ответила. Как все уныло! И все одно к одному: даже Клейтону, кажется, нет
больше до нее никакого дела… Обещал при первой же возможности приехать в Париж,
а его все нет да нет…
На следующий день она написала ему, но о квартиранте пока
ничего сообщать не стала, решив сначала понять, что это за человек.
Его звали Антуан Валье, и, когда утром они с Зоей
встретились, он был так сконфужен, что, пытаясь уступить ей в коридоре дорогу,
перевернул лампу, чуть не разбил вазу и сам едва не свалился, споткнувшись.
Зоя заметила, какие у него печальные глаза, и уже готова
была пожалеть его, но досада все же оказалась сильней: этот человек вторгся в
святая святых — в ее дом, который она не желала ни с кем делить.
— Доброе утро, мадемуазель. Не хотите ли кофе? —
робко спросил он.
В кухне витал приятный аромат, но Зоя, покачав головой, сухо
ответила:
— Нет, благодарю вас, я пью чай.
— Извините. — Взглянув на нее с испуганным
восхищением, он поспешно вышел из кухни, а потом отправился в свой коллеж.
Однако когда Зоя вернулась с репетиции, он уже был дома и сидел в гостиной за
столом, проверяя тетрадки.
— Ну вот, теперь мне даже письмо негде написать, —
сердито сказала она, входя к себе.
— Но это же не на весь вечер, — примирительным
тоном отозвалась бабушка, но видно было, что и ей неуютно в этом добровольном
заточении.
А Зое теперь некуда было спрятаться, чтобы побыть одной,
чтобы собраться с мыслями или, напротив, отогнать тяжкие думы. Все это было
невыносимо, и она уже раскаивалась, что не уехала с труппой на гастроли. Но в
эту минуту, обернувшись, она увидела в глазах Евгении Петровны слезы и,
охваченная острым чувством вины, разрывавшим ей сердце, опустилась перед
бабушкой на колени.
— Извините меня . Сама не знаю, что со мной такое…
Нервы разгулялись. Наверно, очень устала…
Но Евгения Петровна отлично понимала, что все дело в
Клейтоне. Как она предполагала, так все и вышло: он уехал на фронт, а внучке
придется привыкать жить без него. Хорошо еще, что он оказался порядочным
человеком и не натворил бед… Она не спрашивала Зою, дает ли он о себе знать,
ибо надеялась, что их пути никогда больше не пересекутся.
Зоя ушла на кухню и стала готовить обед. Антуан время от
времени поднимал голову, явно привлеченный вкусными запахами. Было бы очень
неучтиво не предложить ему присоединиться к их скромной трапезе.
— Что вы преподаете? — с вежливым безразличием
спросила она за столом.
Руки у жильца сильно дрожали, и сам он казался каким-то
запуганным, нервным: видно было, что ущерб, нанесенный войной, не
ограничивается только покалеченной ногой.
— Историю, мадемуазель. А вы балерина, как я понял?
— Да, — сухо ответила Зоя, не собираясь
распространяться о театре, в котором теперь служила: не в пример дягилевской
труппе им гордиться не приходилось.
— Я очень люблю балет. Может быть, мне как-нибудь
удастся увидеть вас на сцене?..
Зоя знала, что должна ответить какой-нибудь любезностью, но
не нашла в себе силы сказать: «Да, мне будет очень приятно» или что-нибудь в
том же духе.
Вовсе ей не будет приятно!
— Комната очень славная, — сказал жилец как бы в
пространство, но графиня благосклонно улыбнулась:
— Мы рады, что вы у нас поселились.
— И все очень вкусно…
— Спасибо, — не поднимая глаз, отозвалась Зоя.
Эти ни к чему не обязывающие комплименты раздражали ее и еще
сильнее настраивали против Антуана.
Он, хромая, сновал по кухне, пытаясь помочь ей убрать со
стола, а потом прошел в гостиную и развел огонь в камине, что вызвало у Зои
новый всплеск досады. Дров было мало; она подошла и стала греть руки над
пламенем — в квартире было холодно.
— А я однажды был в Санкт-Петербурге, — робко, не
отрываясь от своих тетрадок, сообщил жилец, боясь взглянуть на эту
очаровательную, но такую неприветливую девушку. — Очень красивый город.
Зоя в ответ только кивнула и повернулась к нему спиной,
глядя на языки пламени и едва сдерживая слезы. Антуан смотрел на нее: он был
женат когда-то, но жена от него ушла к его же другу, а ребенок их умер от
воспаления легких. Зоя не собиралась выслушивать его исповеди — для нее он был
человеком, чудом избегшим мясорубки войны, страшных опасностей.
Но даром ему это не прошло: вместо того чтобы закалить его
дух, испытания сломили его. Она обернулась и взглянула на него, в который уж
раз недоумевая, почему бабушка оказала предпочтение этому человеку.
Должно быть, и в самом деле положение у них отчаянное, иначе
Евгения Петровна не пошла бы на такую меру.