Работали строители, надо отдать им должное, споро и чисто,
моментально, как цивилизованные люди, убирая за собой всякий строительный
мусор. Единственным неудобством, связанным с их деятельностью, было то, что
какое-то время к подъезду приходилось добираться не прежней прямой дорогой, а в
обход, мимо гаражей, мусорных баков и зарослей полыни, которые к августу были
уже выше человеческого роста. Тамара, которая вообще все бытовые дела делала на
автопилоте, так привыкла к этой дороге, что продолжала ходить по ней, даже
когда обычный путь расчистился. Из-за этого все в ее жизни и перевернулось с
ног на голову.
В тот вечер она возвращалась около полуночи. Удалось взять
отличный материал в «Рокко», где выступали стриптизеры-»голубые». Дам туда
практически не пускали, но Тамару провел один визажист (тоже гомик, конечно),
который когда-то работал в ее студии и был многим ей обязан. Честно говоря,
Тамаре была многим обязана чертова уйма разного народу, но все они, завидев ее,
теперь переходили на другую сторону улицы: «Шестакова? Тамара Шестакова? Кто
такая, впервые слышу!» Ну а этот визажист оказался порядочным человеком. К тому
же он был наполовину кореец, а значит, мудр, как всякий восточный человек, и
предпочитал не плевать в колодец, даже если тот и кажется на первый взгляд
высохшим.
В «Рокко» в тот вечер тако-ое творилось! Ну, может, по
столичным меркам это было что-то вроде взаимной демонстрации писек и попок в
детском саду, но с точки зрения провинциалов… Именно для газеты «Провинциал» и
намеревалась Тамара сделать основной материал – обличающий. Хоть от нее теперь
многие и воротили носы, но редакторы ведь не идиоты, для них нет хороших или
плохих людей, есть хорошие или плохие журналисты, ну а писать Тамара умела, что
да, то да! Толик Козлов, бывший оператор-алкоголик, а теперь директор самой
престижной студии в городе, «2Н», сохранивший с Тамарой самые добрые отношения,
но при этом не подпускавший ее к эфиру (персона нон грата!), как-то сказал:
«Томка, ну какого черта ты тратишь время, ждешь у моря погоды? Пиши для газет,
тебя с твоим пером всегда будут печатать, а телевидение – это не твое, ты
слишком любишь слово, а на экране надо любить человека!» Тамара не верила, что
телевизионные времена для нее кончены, но жить-то надо было…
Толик, пьяница этакий, оказался совершенно прав! Конечно,
она печаталась теперь под псевдонимами, но редакторы-то знали, кто истинный
автор материалов. Их и правда брали охотно, а псевдонимов можно навыдумывать на
все случаи жизни. Только когда Тамаре взбредала фантазия увидеть свою статеечку
в «Губошлепе», приходилось идти ну о-очень кружным путем и пускаться на разные
смешные ухищрения, но цель оправдывала средства. К примеру, стоило лишь
вообразить себе, что редактор «Губошлепа» Римка Поливанова, которую Тамара
некогда выперла с телеканала за воинствующее лесбиянство, теперь украшает
страницы своей тухлой газетенки публицистикой ненавистной Шестаковой, даже не
подозревая об этом, как у означенной Шестаковой резко улучшалось настроение.
Вторую заметку, в разнузданно-обличительном духе, она завтра
же отправит в «Губошлеп». В «Рокко» был оттуда фотокор, Тамара его приметила в
толпе, однако знала: писать этот парень вообще не способен, в лучшем случае
даст простейшую информацию, а вот посмаковать в подробностях поведение
некоторых именитых гостей, которые пришли в клуб как бы брезгливо подергать
губами, но к концу вечеринки совершенно расслабились и начали срывать со
стриптизеров последнее оперенье, а с себя – фрачные брюки, – такое по
плечу только…
Тамара споткнулась. В кустах, мимо которых она проходила,
кто-то захохотал – так внезапно и отвратительно, что мурашки побежали по спине.
«Дура, зачем я тут пошла!» – ругнула себя Тамара и на всякий случай повернула в
обратном направлении, на асфальтированную дорожку, но тут вдруг зашуршали
высоченные полынные стебли, и ей наперерез вывалилась какая-то фигура, умоляюще
пробормотав что-то вроде: «Девушка, дай курнуть!»
– Я не курю! – сердито бросила Тамара, пытаясь обойти
идиота. И ноги ослабели от страха, когда она увидела, что мужчина стоит в
расстегнутых штанах, нянча обеими руками…
Ей стало тошно, заметалась туда-сюда, но он метался вместе с
ней, бормоча умоляюще:
– Ну дай, дай…
– Пошел вон!
Тамара кинулась напролом через кусты, чтобы наконец-то
избавиться от него, но тут кто-то схватил ее за руку и укоризненно сказал:
– Ну чего ты человека мучаешь, курва? Он что, дрочить теперь
должен, раз ты такая грубая? Просит человек – значит, надо дать!
Ей вцепились в плечи, рванули – Тамара неуклюже повалилась
навзничь. Завозилась, пытаясь вскочить, натянуть на колени задравшуюся юбку, но
руки ей больно вывернули:
– Не мешай!
Она взвизгнула, еще не понимая, что происходит, не веря, все
еще пытаясь вскочить, но какая-то темная тяжесть уже наваливалась сверху,
комкала юбку, лапала грудь.
– Ой, скорей, ой, скорей! – причитал кто-то рядом, и
Тамара вдруг услышала, как человек мелко топочет от нетерпения. – Я сейчас
кончу, дай мне!
– Кончишь – так снова начнешь, – деловито пробурчал
другой, грубо разводя Тамарины судорожно сжатые ноги и разрывая ее
трусики. – Да не дергайся, что, не нравится, когда с передка? Я и в
задницу могу, как скажешь!
Она взвыла от ужаса, пытаясь сбросить тяжелое тело… Он был
не один, их было шестеро. В ослепших от слез, от боли и страха глазах
замелькали фигуры, которые нетерпеливо топтались около стола, бормоча: «Шуня,
давай скорей! Шунька, слазь, кто-то идет!» А этот парень со странным прозвищем
Шунька словно не слышал тревожного шепота. Да он и криков Тамары не слышал, а
она захлебывалась стонами: «Мне больно! Пусти, больно!» Ее уже достаточно
измучили перед этим, но все остальные пятеро парней от нетерпения, от долгого
воздержания и страха делали свое дело быстро, один почти не успел ее коснуться,
как отвалился, засопел удовлетворенно… А Шунька возился, возился, сопел,
кряхтел, то терзая губами ее шею, то нависая над Тамарой и роняя ей на лицо
капли пота.
– Дурак, хватит! – закричал кто-то, но Шунька
прохрипел:
– Не мешай! Я хочу, чтобы она тоже кончила. Пусть узнает,
что это такое!
Услышав это, Тамара завизжала так, что мгновенно сорвала
горло и уже только сипела задушенно. Шунька… нет, сейчас кто-то другой с
усилием проталкивал в нее раздутую плоть, кряхтел от напряжения. И не в
воспоминаниях, а наяву!