Вы не вейтеся, черные кудри,
Над моею больной головой.
Я сегодня больной и бессильный,
Нету в сердце былого огня.
Народная песня
Алёна Васнецова. Май 1999
Горло перехватило так, что Алёна едва не задохнулась.
Натужно, с хрипом вбирала воздух, но напрасно. Закружилась голова, и на миг
почудилось, что она сейчас рухнет на пол рядом с Алимом, дернется в последней
судороге, как только что дергался он, – и замрет, так же как он. А что, и
полицейским очень удобно: когда они приедут, то найдут труп убийцы рядом с
убитым.
Вдруг почудилось, будто темные губы Алима дрогнули. Да он
издевается над ней даже мертвый! Сейчас приподнимет голову и скажет:
«Случившееся на пути Аллаха! Как видишь, я жив, а ты, русская гуль
[1],
сдохнешь у меня на глазах, и я пальцем не шевельну, чтобы тебя спасти!»
Алёна ударила себя в грудь кулаком, потом еще раз. «О,
Господи, Господи, спаси меня!» Заметалась, задергалась, пытаясь вытолкнуть эту
жуткую пробку, которую загнал ей в горло ужас перед содеянным, – и вдруг
почувствовала, как размыкается обруч, стиснувший легкие. Вздохнула раз и
другой… Привалилась к стенке и ослабевшей рукой отерла со лба холодный пот.
Алим смотрел снизу мертвыми выкаченными глазами. Первым
чувством была мгновенная вспышка торжества: все-таки сдох ты, ты, а я жива!
Потом Алёна вспомнила, где она, что сделала и что ее теперь может
ожидать, – и схватилась за голову, пытаясь собрать скачущие мысли.
Бежать, надо бежать! Ринулась к двери, и снова перед ней
предстала картина, виденная десятки раз: нагромождение замков, которые
невозможно открыть. Да, Алим мог ни о чем не беспокоиться, иногда оставляя ее
одну в этой квартире: замки отпираются только ключами, с которыми он не
расставался, окна не открыть и не выбить, а если даже это и удастся каким-то
дьявольским русским способом, то прыгнуть с одиннадцатого этажа…
Алёна привычно вцепилась в не единожды проклятые ручки и
рычаги замков и вдруг спохватилась: да что же это она? У нее теперь есть ключ!
Правда, ключ лежит в кармане убитого ею человека, и его еще надо достать…
Вернулась к Алиму. Снова обморочно заколотилось сердце.
Стиснула зубы. Дура, дура! Возьми себя в руки! Раньше надо
было падать в обморок, еще там, в Шереметьево, при посадке в самолет, когда
почувствовала эту страшную тоску и ужас, но не нашла в себе сил отказаться от
заманчивого предложения и вернуться домой. Или в аэропорту Аммана – когда
увидела высокого красивого араба, который с восхищенной улыбкой приложил руку к
груди. Ты ведь не поверила улыбке и жарким очам Алима, ты возненавидела его с
первого взгляда, но успокаивала себя, что это всего-навсего встречающий, он
отвезет тебя к господину Кейвану, и больше ты этого человека не увидишь… А
сердце просто-таки разрывалось от страха, стучало как сумасшедшее: «Держись от
него подальше!» Не послушалась… А чего бояться теперь? Разве ты не испила свою чашу
до дна, не испытала самого страшного? Разве уже не прощалась с жизнью, выбирая
разные способы самоубийства? И только одна мысль останавливала: бросят в
какую-нибудь яму, даже не зароют, а засыплют негашеной известью, а то и вовсе
сожгут, как сжигают дохлых собак и кошек, и никто никогда не узнает, где
сгинула бесталанная русская девчонка…
Но можешь не сомневаться: если ты не выйдешь отсюда до
возвращения Фейруз или прихода гостей, если будешь заламывать руки и задыхаться
в истерике, именно этот финал жизни и ожидает тебя: арест, тюрьма – и яма с
негашеной известью. «Господи! – Алёна уставилась в потолок. –
Господи, не оставь меня! Укажи мне путь к спасению, и я…»
Она слабо покачала головой. Неужели права была тетя
Катерина, и Господь всего лишь ведет ее непростой стезею к истине и той цели,
которая единственная ей определена? Но даже сейчас не размыкаются губы дать
роковую клятву…
«Господи, спаси меня сейчас, и я еще раз съезжу в Выксу, я
попробую, я попытаюсь снова. Честное слово! И если ты подашь мне еще
какой-нибудь знак…»
Ощутив прилив сил, Алёна скользнула ладонью в карман длинной
белой хлопчатобумажной рубахи – галабеи, которую Алим всегда носил дома, хотя
на улицу выходил только в европейской одежде. Вот они, ключи! Кинулась к двери.
Как-то раз удалось подглядеть, что главный – вот этот желтый ключ со множеством
выступов. Стоит повернуть его, и все остальные замки начинают слушаться.
Вставила в скважину, повернула. Как просто, оказывается,
выбраться на волю: убить ненавистного человека, потом вытащить у него из
кармана ключ, вставить этот ключ в замочную скважину и раз повернуть!
Послышался звук открываемых дверей лифта. Алёна отпрянула,
вжалась в стену. Неужели гости уже пришли? Что делать, если сейчас кто-то
позвонит? Отмолчаться, отсидеться? Но они ведь знают, что Алим должен быть
дома. А если решат подождать? Если заподозрят неладное и вызовут полицию? Если
это не гости, а Фейруз?
Открылась и закрылась дверь квартиры напротив. Алёна
осторожно посмотрела в глазок. На площадке пусто. Ой, слава богу…
Ее трясло, зато мысли стали четче. Что же это она делает,
неразумная? Куда собралась бежать – без гроша в кармане, без документов, в
нелепой одежонке, а точнее – полуголая? Да ее же остановит полиция на первом
перекрестке, а если даже удастся отыскать посольство, что она скажет? Заявит,
что убила иорданского подданного Алима… как его там? И теперь просит
мать-родину укрыть ее своим подолом? Но до кого ей сейчас вообще есть дело,
этой самой матери-родине? Это ведь не голливудский боевик, в котором несчастная
девица непременно будет спасена, а жизнь… жизнь русской рабыни в чужой стране.
Еще немножко мужества… Алёна ведь знает, где сейф Алима. А если вот этот
маленький плоский ключик, больше похожий на палочку, – ключ от сейфа?
Конечно, может быть, ничего и не выйдет, но глупо ведь не попытаться поискать…
Она вбежала в спальню, небрежно сдвинула портрет покойного
короля на стене.
Под портретом темнела крошечная скважина. Ключ подошел,
квадратная плита выдвинулась, открыв неглубокий проем. Как все просто опять-таки!
Но, в конце концов, Алим Кейван ведь не разведчик из ЦРУ, не какой-нибудь
местный Джеймс Бонд, а обыкновенный сутенер. Поэтому в его простеньком сейфике
лежат не сокровища Голконды, а пачка долларов и несколько документов,
завернутых в полиэтилен.