Ужасно, ужасно хотелось напомнить Нинельке, что ее-то есть
за что карать небесам! Например, за то, что сдала в дом престарелых своего
отца, полупарализованного старика. Варвара в то время была в санатории, а
иначе, может быть, и образумила бы соседку. Со стариком она была дружна: он
ведь тоже воевал, правда, на Севере, но им было о чем вспомнить вместе. Когда
Варвара Васильевна вернулась, дед уже умер, не пробыв в доме престарелых и двух
недель. Тогда Варвара все высказала Нинельке в лицо – все, что о ней думала. Да
толку-то! Вскоре соседка выжила из квартиры прописанную там внучатую
племянницу, и теперь девочка скитается с ребенком по общежитиям, хотя у нее
есть все основания поселиться в трехкомнатных хоромах, где Нинель сейчас
обитает одна, даже без кошки и собаки. Только вот совестливая девочка не может
пойти против бабки, хотя стоило бы. И бросить все это Нинель в лицо стоило бы,
но Варвара Васильевна не смогла заставить себя сделать это. И не потому, что
боялась… хотя нет, именно боялась! Боялась помойной свары, боялась грязи,
которая разлетится вокруг зловонными липкими брызгами. А ей и так есть от чего
отмываться. Поэтому она просто поглядела в глаза по очереди всем шестерым
женщинам, которые жались на лавке (а все торопливо отдергивали от нее взгляды),
и пошла своей дорогой.
За ее спиной раздалось шипящее:
– Я по крайней мере людей не убивала!
Варвара Васильевна резко вскинула голову, так что ее седые,
легкие, коротко стриженные волосы взлетели облачком – и тут же послушно
улеглись. Эта прическа была ужасно модной до войны и называлась «бубикоп»
(женская стрижка под мальчика), но она так стриглась и потом, ведь трудно было
с длинными волосами на фронте, а ей очень шли эти летящие кудряшки вокруг лица,
и, главное, Даниле нравилось, ну а затем, все годы, прожитые без него, она
делала только то, что одобрил бы Данила…
Нет, она не сбилась с ноги и не опустила плеч – зашагала еще
четче, прямее, как в строю. Данила шел чуть впереди, оглядываясь через плечо,
сверкал своими диковинными синими глазами:
– Тверже шаг, Варенька! Тяни носочек и ни о чем не думай!
Рядом с Данилой чеканил шаг угрюмый, тяжеловесный Серега
Ухарев. Он тоже был влюблен в Варю, но безответно, мучительно, не скоро
смирился с тем, что у его любимой любовь с другим и что самое тяжелое – с
лучшим Серегиным другом, земляком и побратимом Данилой Громовым. Серега
оглядывался, щурил глаза в улыбке, которая так редко освещала его лицо,
совершенно преображая грубоватые черты, и хрипловато трубил своим прокуренным
горлом:
– Варюша, держись! Ты теперь за всех за нас тут
отстреливаешься – держись!
Рядом просигналил автомобиль – и дорогие, любимые лица
исчезли. Варвара Васильевна даже не успела прощально улыбнуться им, но ничего,
ей все-таки стало легче.
Она шла, не сбиваясь с твердого строевого шага, и думала: «А
где эта Нинелька, интересно знать, была в 42-м, когда мы заживо сгорали от жары
в курских степях? Когда брали Киев? Когда нас расстреливали на пражских улицах
засевшие на чердаках фашисты-смертники?»
Этот вопрос, она знала, другие фронтовики тоже задавали
тыловикам. Громогласно и возмущенно задавали его сразу после возвращения в
чужую, странную и порою страшноватую мирную жизнь. Потом, спустя годы, –
все тише, все горестнее звучал он. В последние годы спрашивали только мысленно
– потому что все меньше оставалось тех, кто имел право задавать этот вопрос.
Варваре Васильевне в этом году исполнится семьдесят пять,
Нинель младше ее года на четыре. Значит, в 45-м, когда Варя потеряла все самое
дорогое в жизни, когда у нее оставалась одна Победа, воистину – одна на всех: и
на нее, и на Данилу, и на Сережку, и на весь их скошенный пулеметным огнем
взвод… и на ребенка, которого она потеряла, раненная в живот… сама едва выжила,
какой тут ребенок! – значит, в 45-м, когда Варе исполнился двадцать один,
Нинели было семнадцать. Она заканчивала среднюю школу – прелестная, высокая,
немножко пухленькая девушка с загадочными фиолетовыми глазами, в которые не мог
равнодушно глядеть ни один мужчина, особенно только что вернувшийся с этой
мясорубки, которая называется войной.
Насколько знала Варвара Васильевна, Нинель рано вышла замуж
и рано овдовела: муж ее, фронтовой лейтенант, спился года через три, когда
какая-то тыловая крыса в очках сообщила ему, что он не годен ни к какой работе,
а бесконечно травить байки об убитых фрицах – не тот род деятельности, за
который начисляется зарплата. Так и умер. Может быть, тыловая крыса была и
права: много знавала Варвара Васильевна таких ребяток, которым война оставила
жизнь, отняв умение пользоваться ею… Потом Нинель еще четырежды выходила замуж:
кого-то из мужей хоронила, с кем-то разводилась, но, как и Варвара, осталась
бездетной и теперь одиноко доживала свой век.
Они кое-чем были похожи – этим своим одиночеством, например,
даже без кошек и собак… Но одно существенное различие все-таки имелось. Нинель
Петровна и впрямь никогда и никого не убивала. А Варваре Васильевне
приходилось… Нет, не только на фронте: там это и убийством-то не считалось. Уже
в мирной жизни. Причем совсем недавно – каких-нибудь три месяца назад.
Алёна Васнецова. Май 1999
Алёна сглотнула ком, внезапно образовавшийся в горле.
Интересно, почему Юрий так решил? Уж не она ли сама что-то сболтнула?
Напряглась, пытаясь вспомнить, что кричала, когда началась
эта постыдная истерика. Нет, вроде бы про Фаину речь не шла. Про Амман – да,
про Алима, про то, как оттолкнула его с силой последнего отчаяния, а он возьми
да и шарахнись виском о тяжелую бронзовую цацку в виде львиной головы с кольцом
в зубах, исключительно в целях украшательских прибитую к гардеробу… Нет, не
только в украшательских – еще и в человекоубийственных целях, как выяснилось!
Человек… Алёна не единожды сомневалась, человек ли вообще
Алим или животное, лишенное даже понятия о жалости, милосердии, обо всем том,
что отличает зверя от человека.