На следующий день папа вернулся в Болонью, подарив при отъезде Рене дорогой бриллиант и украшение, состоящее из бриллиантов в форме цветка, а также преподнёс богатые подарки детям герцога. Впрочем, можно представить себе чувства герцогини, принимавшей подарки из тех же рук, которые менее месяца назад подписали буллу, учредившую инквизицию в Италии! В то же время, между герцогом и папой в этом вопросе царило полное взаимопонимание. Чтобы показать также свою благосклонность к Франциску I, святой отец вывел Рене из-под юрисдикции феррарской инквизиции, дав её особую защиту в лице кардиналов-инквизиторов Рима.
Блеск двора Рене тогда ещё не начал угасать. Его украшением являлось целое созвездие гуманистов: Бартоломео Риччи, Иоанн Синапи, Пьер Анджело Манзолли, Марк Антонио Фламинио и Челио Секундо Курионе,— все они пользовались благосклонностью герцогини Феррарской.
После отъезда Анны де Партене и других француженок Рене также сблизилась с местными дамами. К числу «набожных и благородных женщин», которых она числила среди своих подруг, следует отнести Лавинию делла Ровере, жену кондотьера Паоло Орсини, а также донну Мадделину и донну Керубину из семьи Орсини. Лавиния была не просто благосклонно настроена к Реформации, её по праву можно причислить к тем, кто осмелился разделить свою судьбу с её гонимыми приверженцами. Она, по свидетельству своих друзей, «соединила с благороднейшими качествами сердца сильный интеллект, уже обученный литературным и философским занятиями, воспоминания о которых приятно обогатили её беседу», и выделялась не только своими умственными способностями, но и духовным совершенством.
—Я не знаю,— говорила Олимпия Морато о Лавинии,— более образованной или, что ещё выше похвалы, более набожной женщины в Италии.
Кстати, сама Олимпия в 1546 году, когда её отец тяжело заболел, была вынуждена снова вернуться домой, чтобы ухаживать за ним. Вероятно, в это время девушка сблизилась с отцом, который стремился показать ей «более совершенный путь».
—Твой голос нашёл путь к моему сердцу!— писал Фульвио Морато своему другу Курионе.— Свет, осиявший твою речь, осветил меня к спасению! Я вижу свою тьму, и теперь я живу, но не я, а Христос живёт во мне.
Была ещё одна придворная дама, которая слушала проповедь Кальвина в личных апартаментах герцогини и переписывалась со знаменитым реформатором. Это Франческа Буцирония, соединившая свою судьбу с судьбой учёного немца Иоанна Синапи, которого Олимпия Морато называла своим вторым отцом. Правда, вместе со своим мужем Буцирония вскоре уехала в Германию, где спустя несколько лет снова встретились с Олимпией, и их дружба окрепла «под менее ярким небом и при менее блестящих обстоятельствах».
Что бы ни происходило в её жизни, Рене продолжала продвигать французские интересы в Италии. Она согласилась дать ссуду французскому главнокомандующему на оплату наёмников и предоставляла рекомендательные письма знатным путешественникам, чтобы облегчить их приём во Франции. В её переписке также фигурирует некий Луи де Шампань, получивший от Рене семь ливров, которые «помогли ему вернуться во Францию». Лакей епископа Труа, который недооценил стоимость своего путешествия, в январе получил золотой экю, чтобы он мог присоединиться к своему господину в Риме. В июле трое бедных французских рабочих «прошли путь» и получили милостыню. А в 1547 году Рене даже приняла участие в заговоре, направленном против дожа Андреа Дориа в Генуе. Тут были замешаны интересы Франции, и ей этого было достаточно. Впрочем, провал этого заговора, возможно, научил Рене воздерживаться в будущем от вмешательства в политические дела за пределами её собственного герцогства.
История такова: заговор был организован Джованни Луиджи ди Фиески, графом Лаваньи и синьором Понтремоли, совместно с французским правительством, герцогиней Рене и Пьером Луиджи Фарнезе, герцогом Пармы. Благодаря своим значительным владениям и многочисленным вассалам Фиески пользовался большим влиянием среди генуэзской знати. Его дом всегда соперничал с домом Дориа и был предан Франции. Однако, несмотря на его храбрость, он был ещё слишком молод и любил удовольствия, так что ни Андреа Дориа, которому тогда было восемьдесят лет, ни его племянник и предполагаемый преемник Джаннеттино не относились к нему с большой опаской. Ненавидя друг друга в глубине души, соперники, тем не менее, сохраняли внешние формы взаимной вежливости и уважения. Под предлогом снаряжения галеры для плавания Фиески ухитрился ввести в Геную несколько своих вооружённых вассалов. А вечером 2 января 1547 года, собрав на грандиозный праздник в своём дворце молодёжь города, он рассказал им о своём плане и привлёк их к участию в заговоре. Затем его братья и самые близкие друзья возглавили различные отряды, которым было поручено овладеть портом и городскими воротами. Они убили Джаннеттино Дориа, который хотел утихомирить беспорядки, в то время как престарелый Андреа, каким бы слабым и больным он ни был, бежал верхом на лошади на расстояние шестнадцати миль от Генуи. Но в самый момент торжества победитель исчез. Когда он ворвался на борт главной галеры в гавани, чтобы подавить бунт среди её экипажа, судно, которое только что отчалило, сорвало доску, которая вела к нему с берега, и Фиески под тяжестью своей массивной кирасы погрузился в воду, чтобы больше не всплыть. Так закончился заговор. Братья Фиески, совершенно обескураженные этим фатальным результатом, начали переговоры с генуэзской синьорией. Условия, которых они добились, не были соблюдены, и вскоре после этого некоторые из заговорщиков были схвачены и казнены. Остальные бежали во Францию. Такова была судьба этого предприятия, которое в последующие века стало блестящей темой для драматического гения Шиллера, но принесло только разорение и позор его участникам и тем, кто был причастен к его осуществлению.
Однако это было ещё не самое большое унижение, которое впоследствии пришлось испытать Рене.
31 марта 1547 года скончался Франциск I. Это последнее событие погрузило двор Феррары в траур: по приказу герцога в соборе прошла торжественная панихида и Баттисто Джиральди произнёс речь в честь покойного короля. Смерть зятя лишила Рене могущественного покровителя. Он причинил принцессе большую боль, когда выдал её замуж за Эрколе д'Эсте. Тем не менее, герцог Феррарский всегда осознавал честь, оказанную ему брачным союзом с дочерью Людовика XII и свояченицей Франциска I.
Посланникам нового французского короля в Ферраре был оказан достойный приём. Рене велела передать Генриху II:
—Король — вся моя надежда.
Один из послов, Франциск де Роган, также добавил:
—Необходимо выказать герцогине внимание в связи с тем, что она оказывает нам большие услуги, заботясь в Ферраре о делах короны.
Между тем король Генрих II, желая оторвать Эрколе от союза с императором, стремился добиться руки одной из его дочерей для сына своего фаворита герцога де Гиза. Несмотря на отвращение семьи Эсте к этому предложению, которое казалось им недостаточно почётным, переговоры увенчались успехом. Когда Генрих II прибыл в Турин, туда же в августе 1548 года отправился герцог Эрколе с великолепной свитой, чтобы приветствовать царственного племянника. Король принял своего дядю «с величайшей доброжелательностью и множеством ласк». Затем, обсудив с Генрихом вопрос о браке своей дочери Анны д’Эсте с Франциском де Гизом, 2 сентября герцог вернулся в Феррару и немедленно начал подготовку к свадьбе, которая состоялась 29 числа того же месяца. За этим последовали обычные турниры и другие празднества. Но под внешней демонстрацией радости в сердцах феррарцев скрывалось чувство сильного негодования, ибо они «сверх всякой меры» любили принцессу Анну: