Наконец Ман настрочил очередную записку на урду и отдал ее привратнику. Саида-бай, конечно, в состоянии объяснить, какое преступление он совершил, а если простить его она не может, то пусть хотя бы ответит на его письма.
–Прошу, передайте это прямо сейчас, скажите ей, что я уезжаю.– Последние слова прозвучали так трагично, что Ман глубоко вздохнул.
Привратник постучал, и на улицу вышла Биббо.
–Биббо…– заговорил Ман, взмахнув тростью с рукояткой слоновой кости.
Служанка почему-то испугалась, потупила взгляд и тут же исчезла за дверью. Да что с ней такое? В последний раз она даже с поцелуями к нему лезла, а тут робеет.
Несколько минут спустя Биббо вышла и сказала:
–Бегум-сахиба велела вас впустить.
–Биббо!
Ман ликовал, что его наконец впустили в дом, однако формальный, даже равнодушный тон служанки его задел. На радостях ему хотелось обнять Биббо, но та слегка отвернулась от него, когда они поднимались по лестнице, давая понять, что ни о каких объятьях не может быть и речи.
–Сахиб, точно попугай, все твердит мое имя,– проворчала Биббо.– А я за свою доброту получаю только нагоняи.
–В прошлый раз ты получила в награду поцелуй!– засмеялся Ман.
Биббо явно не хотела, чтобы ей об этом напоминали. Она надула губки (и стала еще милее, заметил Ман).
Саида-бай пребывала в хорошем настроении. Она, Моту Чанд и старый исполнитель на саранги сидели во внешних покоях и сплетничали. Устад Маджид Хан недавно выступал в Варанаси, и ему аккомпанировал Исхак-хан. Играл он превосходно и ни разу не посрамил честь учителя.
–А я тоже как раз собираюсь в Варанаси,– объявил Ман, услышав конец их разговора.
–Зачем охотнику покидать укрощенную газель, что с радостью легла к его ногам?– спросила Саида-бай, поводя рукой и ослепляя Мана сверканием драгоценных камней.
Это описание имело мало общего с правдой, ведь в последнее время Саида-бай демонстративно его избегала. Но Ман заглянул в ее глаза и не прочел там ничего, кроме искреннего обожания. В тот же миг он понял, что ошибался: она полна любви и нежности, как всегда, а он – просто бесчувственный чурбан.
Саида-бай весь вечер была подчеркнута добра с ним. У Мана даже сложилось впечатление, что это она добивается его расположения, а не наоборот. Она умоляла простить ее былую неучтивость (так она выразилась). В тот злополучный день все складывалось как нельзя хуже, и потому она вышла из себя. Даг-сахиб, конечно, простит нерасторопную саки
[96], что от избытка чувств плеснула вином на его ни в чем не повинные руки.
Она вдохновенно исполнила для него несколько песен. А затем отослала музыкантов прочь.
13.8
Утром Ман подоспел на вокзал аккурат к поезду до Варанаси. Его переполнял едва ли не щенячий восторг. Даже то обстоятельство, что поезд с каждым облаком пара и каждым оборотом колес все дальше уносил его от Брахмура, не омрачал его радости. Он время от времени улыбался, вспоминая минувший вечер, полный ласковых и остроумных высказываний, игривых намеков и долгожданного осуществления того, о чем мечталось.
Приехав в Варанаси, Ман обнаружил, что задолжавшие ему торговцы отнюдь не рады его появлению. Все они клялись, что у них нет ни гроша, что они лезут вон из кожи, пытаясь расплатиться с огромными долгами, что на рынке сейчас затишье, но к зиме, в крайнем случае к весне, они все выплатят сполна.
Те, кому Ман в трудную минуту помог монетой, со своими монетами расставаться не спешили. Один парень, дела которого, судя по хорошему костюму, явно шли в гору, пригласил Мана в приличный ресторан, чтобы за вкусной едой спокойно все ему объяснить. В итоге за обед пришлось платить Ману.
Другой должник приходился дальним родственником его невесте. Он хотел затащить Мана к ней в гости, но тот попросил не рассказывать никому о его приезде, потому как завтра ему уезжать. Мой старший брат, пояснил он, серьезно заболел и лежит в больнице, а его жена со дня на день родит. Родственник невесты очень удивился – прежде за Маном не было замечено такой заботы о близких,– но промолчал. Ман же после этого разговора чувствовал себя так напряженно, что у него язык не повернулся спросить про долг.
Еще один человек в витиеватых и туманных выражениях намекнул, что непогашенный долг более не тяготит его разум, ведь Махеш Капур сложил с себя полномочия министра по налогам и сборам соседнего штата.
Ману удалось получить примерно одну восьмую часть причитающихся ему денег и примерно такую же сумму занять у различных друзей и знакомых. В общей сложности получилось около двухсот рупий. Поначалу он пал духом и едва не отчаялся, но потом решил, что жизнь вполне хороша, когда в кармане – двести рупий и билет на поезд, что помчит его обратно к любимой.
13.9
Тем временем Тахмина-бай заглянула в гости к Саиде-бай.
Мать Тахмины была хозяйкой того заведения на Тарбуз-ка-Базаре, где раньше жили Саида-бай и ее мать, Мохсина-бай.
–Что будем делать? Что будем делать?– заверещала при встрече Тахмина-бай.– Играть в чаупар и сплетничать? Сплетничать и играть в чаупар? Вели своей стряпухе приготовить те восхитительные кебабы, Саида. Я принесла немного бирьяни – уже отдала его Биббо и велела отнести на кухню. Ну, рассказывай, рассказывай мне все! Я столько должна тебе рассказать…
Сыграв несколько партий в чаупар и обменявшись огромным количеством сплетен, а также мнениями по более серьезным вопросам – например, как отмена системы заминдари ударит по их кошельку, а особенно по кошельку Саиды, которая обычно принимает более состоятельных клиентов; что делать с учебой Тасним и как здоровье у матери Тахмины; как ужасно растут цены на аренду и покупку жилья, даже на Тарбуз-ка-Базаре,– они принялись вспоминать странности и ужимки своих клиентов.
–Так, я буду раджой Марха, а ты изображай меня,– сказала Саида-бай.
–Нет, лучше я буду раджой, а ты собой,– возразила Тахмина-бай и восторженно захихикала.
Схватив со стола вазу, она швырнула цветы на пол и сделала вид, что пьет из вазы. Потом принялась с хрюканьем кататься по полу, переваливаясь с боку на бок, и наконец потянулась к Саиде-бай. Та отдернула паллу своего сари, с визгом «Тоба! Тоба!» кинулась к фисгармонии и быстро сыграла нисходящую гамму в две октавы.
Взор Тахмины-бай тотчас помутнел. Вскоре она повалилась на ковер и захрапела. Спустя десять секунд она с трудом поднялась, прокричала: «Вах! Вах»– и вновь рухнула, на сей раз умирая от смеха. Потом опять вскочила, опрокинув вазу с фруктами, и набросилась на Саиду-бай. Та начала биться в экстазе и стонать. Одной рукой Тахмина-бай потянулась за яблоком и укусила его, а на пике наслаждения громко потребовала виски. Наконец отвалилась в сторону, рыгнула и забылась беспробудным сном.
Обе женщины так и покатывались со смеху. Попугай испуганно верещал.