Воцарилась тишина, которую нарушало лишь мое тяжелое дыхание. Энни не сводила с меня глаз, и этот взгляд был словно тепло, согревавшее стужу, свет, озарявший тьму.
И тут в тишине раздался хохот Иксиона:
– Шлюха декламирует стихи.
Он пнул Энни, и та упала, а он махнул рукой:
– Сначала свяжите его.
Они связали мне руки и ноги. А затем схватили Энни за волосы, заставив ее поднять голову и смотреть. Затем они протащили меня через лужайку и заволокли в дом.
Дверь была заперта и заколочена.
Снаружи драконы начали разжигать костер.
Когда пол нагрелся и пламя принялось лизать высокие потолки, краска начала осыпаться, как опадающие листья. Моя кожа пылала от нарастающего жара, и наполнивший легкие дым принес благословенное забвение, избавляя от чудовищной боли.
Когда я закрыл глаза, передо мной из-за крыла Пэллора распахнулось синее небо.
Часть IV
Суд
30
В логове дракона
ДЕЛО
НИЗИНЫ
Первые несколько дней в Летнем дворце стали для меня мрачным раем. В каком-то смысле он был таким же, каким я его помнил: воздушный, выбеленный солнцем мрамор, сверкающее лазурное море, нежный, как ласка, бриз, овевавший просторные коридоры с распахнутой навстречу морским ветрам вереницей окон.
С другой стороны, последний раз я был здесь еще в детстве. И здесь еще была мама. Отец не был вдовцом, а близнецы не просыпались по ночам в слезах. Мы были совсем другими людьми. Все эти годы, когда я представлял себе Долгожданное Возвращение, молясь, чтобы Летний дворец был цел, я не переставал думать о том, что, даже если наш дом и не изменится, я сам буду совсем другим человеком.
Я не переставал думать о том, что, вернувшись сюда, буду бродить по этим залам, вспоминая о тех залах, которые я покинул, о том, кого я оставил в них. Я даже поймал себя на том, что думал о Сти. Когда пришло время и он должен был вместе с Иксионом вернуться в Большой дворец к кузенам Полуаврелианцам, ждавшим его, он не хотел отпускать мою руку.
Но я был рад снова увидеть близнецов. Жизнерадостность Этело, возродившаяся в этих наполненных солнцем залах, наконец-то пришлась к месту, а Феми показалась мне чересчур серьезной, чего я раньше за ней не замечал. В ее покоях, как и раньше, царил беспорядок, но вместо ее привычных хитроумных приспособлений для счета и различных изобретений они были завалены книгами по предметам, которыми она раньше не интересовалась: хартии, политическая философия.
– Что все это такое?
– Что-то вроде… покаяния. Я много думала о примирении.
Заметив мой взгляд, она провела ладонью по своим торчащим коротко стриженным волосам. Они росли слишком медленно после того, как она отстригла свои косы в знак траура по своему дракону.
– Я много думаю о той взрывчатке, которую мы заложили в ту карстовую колонну. О семье Гриффа, которая там оказалась.
– Это Роксана их подорвала. Не ты.
– Да. Но я изготовила взрывчатку. И это заставило меня думать о том, что мне хотелось бы сделать то, за что мне не было бы стыдно. – Она одарила меня грустной полуулыбкой. – Меня удивило, что ты вернулся. Я не думаю, что это именно то, чего ты хотел.
Я мог бы отрицать это, но вместо этого услышал, как пытаюсь пошутить:
– Когда это я делал то, что хотел?
Теперь, когда я вернулся, отец наконец-то решил серьезно поговорить о своих видах на мое будущее, а именно о моем браке, и, усадив меня за стол, разложил передо мной стопку женских портретов. Повинуясь его воле, я разглядывал портреты дочерей богатых бассилеанских сатрапов, родных сестер наездников Серого Клевера, мне попался даже портрет исканской принцессы, за которой я велел ухаживать Гриффу. Я вспоминал о пальцах Гриффа, перебиравших мои волосы, о том, как он томно раскинулся рядом со мной на постели в нашу последнюю ночь. Думаешь, мне легко?
– Я приму любое твое решение, если ты посчитаешь, что этот союз станет честью для Дома Небесных Рыб, – сказал отцу, подталкивая к нему стопку портретов, и на его лице отразилось удивление вперемешку с облегчением.
– Я этим займусь, – сказал он.
ГРИФФ
НОРЧИЯ
Я думал, что буду испытывать больше радости от своего триумфа, заполучив корону на Вече Королей, но по большей части я испытывал ужасную тяжесть в душе. Я привык бродить по крепости Полуаврелианцев, как слуга, но даже тогда жилое крыло казалось мне слишком просторным и роскошным, и это чувство осталось прежним, когда эти покои стали моими. Теперь моя работа, как оказалось, была связана в основном с письмами, и каждый раз, глядя на гору бумаг передо мной, я не мог не вспомнить о Дело, отсутствие которого отдавалось во мне ноющей болью, словно от вырванного зуба.
Я напоминал себе, что ему здесь не место. Теперь он будет счастливее дома. Он всегда говорил, что хочет этого.
И первое, что я сделаю после коронации, – это пошлю кого-нибудь из моей личной охраны устроить Шонану хорошую взбучку.
Я знал, что Бекке было одиноко. Святилища, и я был одинок. Даже столкновение с жалкой физиономией Иксиона и битва с моими ненавистными бывшими хозяевами стали бы приятной переменой в этом тянущемся одиночестве. Но заслон из военных кораблей отодвинулся к северному побережью Каллиполиса, последовав требованиям Лиги, и голиафана нигде не было видно.
Я жаждал войны. И, к счастью для меня, Антигона сюр Аэла принесла мне ее.
Бекка первая, кто пришел сообщить мне об этом. Она вошла в кабинет, распространяя вокруг запах драконьего логова, волосы превратились в птичье гнездо; она перестала их расчесывать после отъезда Дело, а я сам еще не научился.
– Дядя, Аэла здесь. Без Антигоны.
Это было не к добру.
Я торопливо последовал за Беккой к драконьим логовам. По пути мне встречались те, кто теперь работал в крепости, представители всех пяти кланов, как я и хотел раньше. Все они склонялись передо мной в поклонах и реверансах, на которые я отвечал рассеянными кивками. Я все еще не привык к подобному обращению.
Аэла свернулась калачиком в стойле Спаркера, наполовину высунувшись в коридор. Спаркер, который слыл своей неуживчивостью, тем не менее охотно освободил для нее место. Он обнюхивал ее, как старый друг, и когда я почесал ее под рогатым подбородком, она прислонилась к нему с тихим сопением. Она вся обмякла, едва удерживая голову, ее хвост бессильно развалился на каменном полу.
Но ее ясный взгляд, упершийся в меня, развеял мои худшие опасения: она не осиротела.
– Что с тобой случилось, моя дорогая?
Я нашел ответ в фляге, пристегнутой к ее уздечке, в которую была спрятана свернутая записка.