У Мэри было такое чувство, будто в душе у нее что-то вскипело и улетело с облачком пара, однако при этом не возникло ощущения потери. Потому что одно дело, когда какая-то часть души получает свободу, и совсем другое — когда она нас покидает. Первое можно только приветствовать, второе — оплакивать. Она пошевелилась и тут же оказалась в кольце его рук. От улыбки, озарившей ее лицо, у Райдера захватило дух, а Мэри как ни в чем не бывало свернулась у него под боком.
— Давай-ка спать, — сказал он, хотя Мэри, судя по ее виду, настроена была поболтать еще.
— Но…
— Мэри.
— Ну ладно, — сонно прикрыв глаза, уступила она. — Раз ты просишь…
В Тусоне их вагон прицепили к составу, следовавшему по Северо-Восточной дороге до Санта-Фе. От Санта-Фе они проехали еще немного на северо-восток до Топики. Путешествие проходило с завидной скоростью. Ренни выполнила обещание, телеграммами обеспечив их беспрепятственный проезд, и беглецов никто не побеспокоил.
Они много читали, подчас проводя целые вечера в мире и согласии — и не обменявшись при этом ни словом. Мэри раскопала в письменном столе колоду карт и лихо обыгрывала Райдера в покер, завладев его рубашкой, штанами и кое-какими мелочами. Им регулярно приносили поесть, однако оставляли поднос на подножке вагона, согласно строгим инструкциям Ренни и табличке «Не беспокоить!», повешенной Мэри на ручке двери. И проводники, и кондуктор восприняли такое желание уединиться без особого удивления и любопытства. Это навело Мэри на мысль, что ее сестра, наверное, занимается с Джарретом любовью не меньше, чем это проделывали они с Райдером.
Стараясь поскорее избавиться от этой скандальной мысли, девушка покраснела до корней волос и что было силы запустила в Райдера подушкой, когда он поинтересовался, с чего это она краснеет.
В Сент-Луисе они отважились выйти наружу и пообедать в привокзальном ресторане, где их никто не мог узнать и выдать властям. Им подали акульи плавники с молодым картофелем, аспарагус под соусом, холодный картофельный суп и салат. За время обеда они попробовали три разных сорта вина и завершили трапезу фруктами, сыром и кофе со сладким ванильным ликером.
Потом беглецы прогулялись по парку и вернулись на вокзал на извозчике. Было так приятно оказаться среди людей, которые лишь мельком глядели на них и торопились по своим делам. Их вполне могли принять за обычную парочку, наслаждавшуюся романтичным сиянием газовых фонарей на бульваре, — и в течение нескольких часов они старались делать вид, что именно таковыми и являются.
Возвращаясь в вагон, Мэри с Райдером постарались избежать встреч со служащими железной дороги. Их вагон уже подцепили к составу, направлявшемуся в Колумбию, и они вернулись к замкнутому существованию, столь милому их сердцу с самого отправления из Тусона. Правда, после краткой прогулки оба они чувствовали некое возбуждение, однако предпочли об этом промолчать.
Когда за окном замелькали пейзажи Огайо, Мэри не сводила глаз с Райдера, жадно вглядывающегося в них. Здесь все еще царила зима. Паровоз с трудом тянул состав по бесконечной равнине, то и дело увязая в наметенных ветром сугробах.
— В моей памяти здесь всегда было лето, — сказал Райдер.
Мэри уселась к нему на колени и спросила:
— И что же больше всего тебе нравилось в лете?
— Рыбалка с отцом, — уверенно отвечал он. — То, как мы с мальчишками таскали тайком зеленые яблоки из сада за домом у миссис О'Рейли. Четвертое июля
[11]
.
— Хм-м-м, — пробормотала она. — Я тоже люблю парады…
— Дело не в парадах, — покачал он головой, — а в фейерверках. Мы с приятелями привязывали веревку с шутихой к… — Он запнулся, встретив возмущенный взгляд Мэри. — Ну, — смущенно закончил он, — кошке ведь не было больно…
— Это отвратительно, Райдер Маккей!
— Видимо, ты никогда в жизни ничего подобного не делала?
— Конечно, не делала, — с достоинством подтвердила Мэри. — У меня не было в том нужды, потому что имелись четыре младшие сестры, которых можно было мучить вволю.
Мэри коротко постригла Райдера, когда они подъезжали к Уилингу. Она очень не хотела этого делать, но Уолкер заставил. Ей пришлось подчиниться, лишь когда он взялся за дело сам. Но и тогда она укоротила прическу сзади настолько, что концы его волос все еще касались края воротника.
Спрятав ножницы обратно в ящик стола, Мэри встала слева от Райдера, осматривая дело своих рук, в то время как сам разведчик изучал свою новую прическу с помощью карманного зеркальца.
— Ну, Самсон, — спросила она, приглаживая концы волос. — Теперь ты доволен?
— Вполне. — Он повернул зеркальце так, чтобы видеть и ее лицо тоже. — Я стал похож на остальных обитателей Восточного побережья.
— Вряд ли, — иронически приподняв бровь, возразила Мэри. Взяв его под локоть и опустив головку ему на плечо, она добавила:
— Ты все равно будешь выделяться в толпе.
— Уж не соблазняет ли меня моя Далила
[12]
? — улыбнулся он.
— Просто хочу проверить, насколько сильным ты остался…
Райдер подхватил Мэри на руки, отнес на кровать и принялся щекотать. В этот раз, занимаясь любовью, они веселились, как дети, и Мэри была приятна новизна такого безоблачного, безоглядного веселья.
Но вот наконец она откинулась на подушки и, все еще улыбаясь, спросила:
— Ты подумал о детях?
Райдер тут же позабыл про подушку, которую устраивал поудобнее у себя под головой, и уселся, внимательно глядя на свою спутницу: не появилась ли в ее улыбке хоть малейшая лукавинка? Или загадочность?
— Разве ты… — Он умолк на полуслове. Нет, невозможно. Во всяком случае, пока она не может ничего сказать наверное. Ведь последние недомогания начались как раз в день отъезда из Тусона. Тогда они послужили причиной многих неудобств для нее и легкого разочарования для него. Ведь он действительно думал о детях.
— Я хотел бы иметь детей, — спокойно промолвил Райдер.
Мэри ласково погладила его по лицу, уловив в этой фразе некий оттенок грусти.
— Расскажи мне про свою дочь, — попросила она. — Как ее звали?
Он ответил на языке апачей и добавил:
— Это означает Та-которая-улыбается, ее младенческое имя. Индейцы получают первое имя при рождении и второе — уже когда становятся взрослыми. Это входите обряд посвящения. — И его взгляд устремился в пространство, затуманенный картинками прошлого. — У нее было круглое личико, похожее на полную луну, и темные карие глазенки, совсем как у матери. А густые волосы — такие же темные, как мои, только мягче самого мягкого шелка. Казалось, что она так и родилась с улыбкой. Эта улыбка всегда находила отклик, как и ее смех, и никто в племени не мог оставаться равнодушным к ней. Она была такая любопытная, что постоянно попадала в неприятности. Это был ребенок, который вечно то лезет к огню, то взбирается на дерево, то ныряет в самый глубокий омут. Ей нужно было самой уколоться о кактус, чтобы убедиться, что он действительно колючий. Но все равно никто не мог на нее сердиться. Наверное, причиной этому была ее улыбка. Она подкупала любого.