Со времен той давней ночи Фейт жила полной жизнью, сделала прекрасную карьеру, как, впрочем, и он: оба прокладывали новые пути, вгрызались в землю, смогли поменять столько судеб. И вот, после нескольких десятилетий прокладки путей, они снова вместе. Какая изумительная штука жизнь, с этими ее непредсказуемыми финалами. Впрочем, это еще не финал. Может, это только зачин. Он понятия не имел, что получится, что выйдет дальше. Знал одно: он хочет, чтобы она каждый день была рядом.
– Зачем ты меня позвал, Эммет? – спросила она в тот день, войдя в его кабинет. – У нас с тобой второе свидание?
Он взревел от радости.
– Ага, – подтвердил он. – Если не возражаешь.
– Обычно мужчина, который хочет пригласить даму на второе свидание – или она его – ждет меньше четырех десятков лет. Что-то мы припозднились.
– Ты уверена? Я могу тебе подарить букетик или шоколадную конфетку от Уитмена. Помнишь, были такие? И у каждой свое название. «Тягучая патока». «Бодрящая вишня». «Море миндаля». Отлично выглядишь, Фейт. Мне нравится твой стиль. Прямо элегантная европейская женщина-руководитель в местном варианте.
– В твоих устах это не похоже на комплимент.
– Тем не менее, это он.
– Ну, тогда спасибо, Эммет. Ты тоже прекрасно выглядишь. – Она закинула одну длинную ногу в сапожке на другую, потом переменила и произнесла: – Ладно, давай перейдем от того факта, что давным-давно у нас с тобой один раз было, к следующей стадии.
– Да, было всего раз, но с какими чувствами. И настоящая печаль в конце. Нас свели звезды, согласна?
Фейт улыбнулась.
– Согласна. А теперь поведай, пожалуйста, зачем я здесь.
Он изложил ей свой план, привел двух помощников, чтобы она поняла, какие перспективы открываются перед женским фондом, который он предлагает ей возглавить.
– Прежде всего он задуман как платформа для самых животрепещущих выступлений по женским вопросам, – произнес он.
У нее тут же возникли сомнения.
– Ты уж прости, но я плохо представляю себя в расфуфыренной фирме вроде твоей. Как меня воспримут? – спросила она.
– Как дальновидную женщину, – ответил он. – Все будут завидовать, потому что тебе не придется побираться – как приходилось во времена твоего журнала. «Кормер паблишинг» был мизерной лавочкой. Я посмотрел на цифры, у них ни один из журналов толком не встал на ноги. Все эти «Собиратели статуэток» и «Наши дети выросли». Кому это надо? Чушь полная.
Она отказалась, но потом выдвинула собственные условия, в том числе финансирование спецпроектов – и соглашение было достигнуто. Первое время «Локи» занимался тем, для чего и был создан, однако в последние годы другие сотрудники «Шрейдер-капитал» начали давить на Фейт, чтобы она изменила облик фонда – добавила ему сексуальности, как выразился кто-то из них. Тогда можно дороже продавать билеты, привлекать больше журналистов. Например, эта певица Опус – она, кстати, стала еще и кинозвездой – выступит на их ближайшем мероприятии. Эммет знал, что Фейт противно возиться с этими знаменитостями, маникюршами, ясновидящими – но что она могла поделать?
На последней конференции ясновидящая мисс Андромеда объявила, что видит в будущем женщину-президента. Толпа взревела от восторга. А потом ясновидящая вгляделась в свои карты, или таблицы, или хрустальный шар – что там у нее было в руках – и произнесла:
– Вижу, откуда… из Индианы.
– Блин, – не сдержался кто-то. Повисло угрюмое молчание – они представили себе будущее, в котором сенатор Энн Макколи, с виду этакая добренькая бабушка с хорошо подвешенным языком, выигрывает президентские выборы, и женщинам снова приходится делать подпольные аборты, врачей кидают в тюрьму, девочки-подростки рожают нежеланных детей, приводя их в бессердечный новый мир.
Когда Эммет впервые объявил о своем плане взять на баланс женский фонд, его финдиректор пришел в ужас от размеров предложенного бюджета. Тем не менее, все сработало. Скольким обиженным женщинам мы дали возможность заявить о себе публично – и смотрите, какие в результате на нас посыпались пожертвования. Все это пошло на пользу «Шрейдер-капитал» и его репутации, которая постоянно нуждалась в подправке, а также помогло и самому Эммету, который теперь каждый день встречался на работе с Фейт, после того как не видел ее так долго и тосковал по ней со странной, неизбывной печалью.
Выпадали за эти четыре года такие дни, когда она часов в пять поднималась к нему в кабинет – или он заходил к ней – и просто наслаждался тем, что она сидит напротив. Она снимала сапожки, растирала ноги, сидела и говорила тихонько, лучась своим привычным умом. Рассказывала ему, как у нее прошел день, он рассказывал, как день прошел у него. Они пили хороший «Мальбек», их обволакивало долгое уютное молчание. Иногда обсуждали детей, Линольна и Эбби, первый – серьезный и упорный, бесконечно дорогой матери, потому что он – ее сын; вторая – порывистая и очень многого достигшая. Он же все еще видел Эбби совсем маленькой, вспоминал ощущение ее откровенной, как из мифа об Электре, любви: девочка на коленях у отца, кринолин и горячая попка.
Иногда по ходу этих посиделок он заговаривал о той или иной женщине, с которой недавно переспал – как она помогла снять физическое напряжение, а это теперь, после выхода на пугающую арену старости, не так уж мало – виагра для него теперь поважнее лосьона от загара. Фейт чутко слушала, не судила, иногда сообщала какие-то мелкие подробности своей жизни, хотя по большей части эти вещи замалчивала. Они говорили про общих давних знакомых. Он выпускал накопившуюся ярость и раздражение.
А еще они всегда много смеялись. Смех у Фейт был изумительный. И шея неподражаемая. Просто полный набор, думал он иногда. И вот он сидит у нее в гостиной, утратив ее уважение, вызвав ее гнев и презрение – все из-за этой дурацкой истории в Эквадоре – и страшно мучается.
– Мне трудно поверить, что ты докатился до такой лжи лишь по той причине, что невнимательно слушал на заседании, – выговаривала ему она. – Ты и сам знаешь, что все не так просто. Сосредоточение – это дымовая завеса. Ты умеешь сосредотачиваться, видела своими глазами. Например, на моих словах.
– Я должен был внимательнее слушать на том заседании, не должен был позволять им заменить твою протеже, должен был закрыть фонд и публично во всем признаться. Накажи меня, Фейт. Только не обдавай холодом.
Фейт поджала губы, и на миг стала похожа на всех женщин в мире, когда они сердятся на мужчину.
– Я скажу, что я решила, – произнесла Фейт. – И отвечать ничего не надо. Просто выслушай.
Он кивнул, сложил руки на коленях и сделал вид, что весь внимание. Просто воплощение внимания, на такое способны только высшие существа, им он и попытался подражать.
– Я не собираюсь поднимать шум, – начала Фейт. – Это плохо отразится на фонде, перекроет нам возможности предпринять что-то еще. При том, что мне омерзителен нравственный вакуум, который, как мне представляется, царит наверху, в «Шрейдер-капитал», я не могу просто взять и бросить работу – чем я тогда стану заниматься? Я и дальше буду брать у тебя деньги, Эммет, но со внутренним неприятием. Буду брать и использовать, и внимательно следить за их расходованием, потому что особого выбора у меня нет. Все мы приходим на землю, чтобы совершать то, к чему предназначены, – продолжала она. – Я тружусь ради женщин. Это мое поприще. И я буду трудиться и дальше. Понятия не имею, просочатся ли слухи про эквадорскую историю за пределы нашего здания. Если просочатся, будет большой скандал, возможно, нас вынудят закрыться. Но основное мое решение состоит в том, что я все-таки остаюсь.