С этими словами я распахиваю двери Стоунхейвена и впускаю гостей в дом.
* * *
Я сразу понимаю, что они потрясены Стоунхейвеном. Они останавливаются и замирают, переступив порог, и смотрят на потолок высотой в двадцать футов, где с помощью трафарета вручную нарисован старинный фамильный герб, о котором неустанно напоминала гостям бабушка Катрин. Парадная лестница разворачивает алую ковровую дорожку, словно бы показывая покрасневший от лихорадки язык. Звенят над головой стекляшки хрустальной люстры, а мои предки, Либлинги, холодно смотрят с масляных портретов, висящих на стенах холла. Майкл с тихим стуком опускает чемодан на украшенный инкрустацией паркет красного дерева, и я вздрагиваю при мысли о том, не останется ли отметина на драгоценной древесине.
– Ваш дом… – произносит Эшли, не скрывая охвативших ее чувств, и ведет по кругу рукой с вытянутым указательным пальцем. – Об этом вы в объявлении о сдаче жилья в аренду не упоминали. Ничего себе…
Я оборачиваюсь и слежу за ее взглядом, устремленным в сторону лестницы, и словно бы сама все вижу впервые.
– Что ж… Понимаете… Этот дом я рекламировать не хотела. Это могло бы привлечь не тех людей.
– О, конечно. В Интернете полным-полно разных психов и чудиков, – говорит Эшли, и ее губы трогает едва заметная улыбка.
– Я таких встречала немало, – говорю я, спохватываюсь и добавляю: – Надеюсь, вы не подумали, что я имею в виду вас.
– О, мы-то люди совсем другие, – говорит Майкл, нарочито вытирает руки о джинсы и раскачивается с носка на пятку.
Эшли легонько сжимает его руку выше локтя:
– Майкл, перестань. Не пугай Ванессу.
А я замечаю кое-что еще.
– Вы англичанин, – говорю я Майклу.
– Если точнее, ирландец, – отзывается он. – Но я уже давно в Штатах.
– О, я просто обожаю Ирландию. Всего год назад побывала в Дублине.
– Точно? Там? А не в Шотландии? Порой все так путаются…
– А откуда родом ваша семья?
Майкл смешно отмахивается:
– Из маленькой деревушки. Наверняка вы о ней даже не слышали.
Я веду гостей из парадного холла в большую гостиную. Взгляд Эшли без особого интереса скользит по вещам, мимо которых мы проходим. Она словно бы равнодушна к блеску того, что ее окружает, и все же я вижу настороженность в ее глазах. Мне интересно, каким ей кажется Стоунхейвен. Интересно и то, какого она происхождения. Возможно, скромного, если судить по ее грязным теннисным туфлям и флисовой куртке непонятного бренда. Впрочем, может быть, она из трастафарианцев
[52], чей богемный внешний вид маскирует размеры бумажников? Она не глазеет по сторонам, а это говорит о том, что с деньгами у нее все в порядке, и для меня это большое облегчение. Какая она – этого я пока понять не могу, но всякий раз, когда мы с ней встречаемся взглядом, она мне улыбается, а это главное на самом деле.
Она бережно касается кончиками пальцев поверхности украшенного инкрустацией буфета. Про это старинное чудище бабушка всегда говорила, что это самая ценная вещь в доме.
– Сколько здесь антиквариата, – негромко произносит Эшли.
– Да, просто куча, верно? Дом просто достался мне по наследству. Порой у меня такое чувство, будто я живу в музее.
Я смеюсь. Мне хочется дать моим гостям понять, что мой дом – это всего-навсего огромный мыльный пузырь, что он их не съест и не раздавит.
Эшли резко оборачивается ко мне:
– Просто потрясающе! Как вам повезло, что вы живете среди таких красивых вещей! Какое счастье!
В ее голосе я слышу легкий упрек, но она продолжает улыбаться, поэтому я не понимаю, как реагировать на контраст между ее словами и выражением лица.
Ничто в этом доме мне не кажется красивым. Ценным – да, но большая часть предметов попросту уродлива. Порой я мечтаю о том, чтобы жить в минималистичной белой коробке с окнами от пола до потолка, где ниоткуда не нужно стирать пыль. Я пытаюсь изобразить необходимый энтузиазм.
– О да, это правда, правда! Честно говоря, я даже не знаю, для чего предназначена добрая половина этих вещей, но боюсь садиться на большую часть мягкой мебели.
Майкл отстает от нас. Он осматривает все вещи с любопытством антрополога. Останавливается перед масляным портретом одной из моих двоюродных бабок – гранд-дамы в белом теннисном платье, в окружении грейхаундов.
– А знаешь что, Эш? Этот дом немного напоминает наш замок. А вот этот портрет… Эта женщина очень похожа на мою прабабушку Сиобхан.
Эти слова заставляют меня остановиться.
– Какой замок?
Эшли и Майкл переглядываются.
– О, Майкл из древнего дворянского рода, – говорит Эшли. – У его семьи когда-то был замок. Но говорить об этом он терпеть не может.
Я поворачиваюсь к Майклу:
– Правда? А где? Я могу знать этот замок?
– Вряд ли, если только вы не обладаете энциклопедическими познаниями о тридцати тысячах ирландских замков. Это замшелая развалюха на севере страны. Моя семья продала замок, когда я был маленьким. Его было слишком дорого содержать.
Вот в чем дело. Вот почему я раньше ощутила такую странную тягу. Между нами словно бы протянулась невидимая нить. «Он из семьи с еще более старыми деньгами!» Для меня эта мысль стала настоящим облегчением, словно появилась возможность стащить с себя темное вечернее платье и переодеться в кашемировые штаны.
– Что же, тогда вы должны понимать, каково жить в таком доме.
– Еще как понимаю. Проклятие и радость в одном флаконе, верно?
Он словно бы вынимает эту мысль из моего сознания. У меня слегка кружится голова. Мы смотрим друг на друга и понимающе улыбаемся.
– О да, очень верно, – выдыхаю я.
И тут Эшли берет меня под руку со странной интимностью. Может быть, учителям йоги так положено – часто прикасаться к другим людям? Это не очень воспитанно, но мне это, пожалуй, нравится. Даже через бархат пиджака я ощущаю тепло ее пальцев.
Эшли сдвигает брови:
– Вправду так ужасно жить здесь?
– О, на самом деле не так уж плохо!
Господи, мне вовсе не хочется в глазах учителя йоги выглядеть человеком, не ценящим то, что имеет. В глазах женщины, под чьей фотографией в Фейсбуке красуется подпись: «Без покоя внутри невозможен покой снаружи». (Я думала, не стоит ли мне записать этот девиз в своем канале Инстаграма, но вдруг она заглянет туда, увидит и поймет, что я украла у нее этот слоган? Так что я позаимствовала девиз у Хелен Келлер
[53].) – И вы живете совсем одна? Вам не бывает одиноко?