Красивые вещи - читать онлайн книгу. Автор: Джанелль Браун cтр.№ 31

– Тогда почему мы позволяем им делать такое с нами? Мы не должны разрешать им такое с нами творить! – в отчаянии воскликнула я. – Нельзя позволять им получать все, чего они хотят! Нам нужно остаться!

Мать покачала головой:

– Прости, детка. Но уже слишком поздно.

– А как же Лига плюща? – выдохнула я. – Как же летняя школа в Стэнфорде?

– Для всего этого нам не нужна дорогая частная школа. – Мать выпрямилась, взяла меня за руку и повернулась к машине с таким видом, словно что-то было решено без меня. – Ты будешь отлично учиться, куда бы мы ни поехали, если только будешь стараться. Это была моя ошибка. Не стоило нам сюда приезжать вообще.

И мы вернулись в Лас-Вегас, где я начала новый учебный год в очередной бетонной громадине. И может быть, моя мать была права насчет того, что для успехов в учебе мне не была нужна дорогая частная школа, но за год, прожитый в Тахо, внутри меня что-то очень важное сломалось – способность верить в свои возможности. Теперь я понимала, кто я такая, на самом деле – никто, мусор. Человек, которого ничто не ждет впереди.

И моя мать после Тахо тоже потеряла равновесие. В первые несколько месяцев после возвращения в Вегас она была весела, отправлялась за покупками всякого разного для нашей новой квартиры и говорила о том, что нам вот-вот обязательно повезет. Но к зиме она стала мрачной и молчаливой, принялась снова по ночам исчезать в казино, но на этот раз я знала, что она не работает там официанткой. Вскоре ее арестовали за подделку кредитной карточки и кражу удостоверения личности. Она отправилась за решетку, а меня определили в приемную семью на шесть месяцев, до освобождения матери. Когда ее выпустили, мы переехали в Феникс, оттуда – в Альбукерке и, наконец, в Лос-Анджелес.

Невзирая на все перипетии, я ухитрялась неплохо учиться во всех школах, куда меня забрасывала судьба, и в итоге я смогла поступить в посредственный художественный колледж на Восточном побережье. Колледжу этому было далеко до Лиги плюща, и стипендию там не платили. И все же я твердо решила как можно дальше отойти от жизни моей матери, и пусть для этого мне пришлось отказаться учебы в местном неполном колледже и взвалить на себя студенческий кредит. Я уехала, чтобы получить степень бакалавра искусствоведения. В то время я все еще чувствовала боль от удара, нанесенного мне Стоунхейвеном, так что не слишком сильно задумывалась о том, как сложится моя карьера после колледжа. И конечно же четыре года спустя стало еще хуже. Я вошла в жизнь с разбитым сердцем, будучи заблудившейся недоучкой. Блестящее сияющее Будущее – в толстовке из Принстона, как на обложке буклета летней школы Стэнфорда… все это в итоге оказалось не для меня.

Все это у меня украли Либлинги, и я так и не простила их за это.

* * *

Очень долго я надеялась на то, что ошиблась насчет Бенни. Мне так хотелось верить, что он все же не такой, как его семейка, что ему просто нужно напомнить, какой он на самом деле. Какое-то время, после того как мы переехали в Лас-Вегас, я писала ему письма с мыслями об одиночестве, рассказами об унылой новой школе, какими-то маленькими зарисовками. Между строк я добавляла безмолвную мольбу – мне хотелось, чтобы Бенни написал мне, дал знать, что я все еще ему небезразлична. Так миновало несколько месяцев, пока я не нашла в почтовом ящике открытку с фотоснимком эллинга и пирса «Чэмберс». На обратной стороне было всего три слова, написанных неровным, детским почерком: «ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО».

Значит, моя мама была права? Значит, мои отношения с Бенни были всего лишь сделкой, неудачной попыткой борьбы за власть между двумя глобально неравными людьми? Неужели я просто жаждала той жизни, которой жил Бенни, и мне хотелось откусить от нее кусочек? А он… неужели он хотел просто добиться власти над другим человеком и жить по примеру своих предков? Может быть, пережитое нами вовсе не было любовью, а это был только секс, одиночество и обладание?

Будь история другой, я бы сберегла мой портрет, нарисованный Бенни, тот, где я выглядела героиней манги. Сберегла бы и с нежностью доставала его в моменты сомнений в себе. Этот рисунок служил бы для меня доказательством, что я все-таки что-то собой представляю. Но в реальности вышло иначе: я нашла ту картинку в камине нашего дома в Тахо перед нашим отъездом из города. Я стояла и смотрела, как края рисунка обугливаются и сворачиваются, как языки пламени лижут мои уверенные в победе глаза и руку, сжимающую меч. И наконец от рисунка Бенни остался только пепел.

В другой истории, где мой прототип был бы добрее и мягче, я бы стала разыскивать Бенни сколько-то лет спустя, и мы бы встретились и стали ближе… и, может быть, воскресили бы нашу дружбу, приведшую к тому, что потом разлучило нас. Но это другая история. Да, я наблюдала за жизнью Либлингов издалека. Я знала, что Джудит Либлинг утонула при столкновении лодок на озере Тахо, вскоре после того как я получила от Бенни ту ужасную открытку. Я заметила, как Ванесса Либлинг стала звездой Инстаграма. Я узнала о смерти Уильяма Либлинга IV. Но я больше никогда не пыталась связаться с Бенни. С какой стати, если он ни разу не написал мне и не попытался объяснить, почему так легко отказался от меня? Я так долго злилась на него, что это стало важной частью моей жизни, болью, поселившейся у меня под ложечкой. Эта боль стала зародышем всей моей ненависти к миру.

И все же… Несколько лет спустя я случайно встретилась на улице в Нью-Йорке с Хилари, и она обмолвилась о том, что Бенни поставили диагноз «шизофрения» и что его отправили домой из Принстона, где он набросился на девушку, жившую с ним в общежитии на одном этаже, а потом бегал по коридору голый и кричал. Услышав об этом, я удивилась тому, что испытала не мстительную радость, а жалость. «Бедный Бенни», – думала я, слушая, как Хилари лопочет о том, что его определили в какую-то дорогущую психушку неподалеку от Мендосино, и что кто-то из школьных друзей навещал его там, и что он, можно сказать, теперь натуральный овощ, до безумия напичканный лекарствами.

А потом мучительная мысль: «Бедные мы».

Значит, может быть, у меня еще оставались чувства к нему?

А что касается остальных Либлингов, к ним у меня нет ничего, кроме ненависти.

Ванесса, Ванесса, Ванесса. Ощущает ли она это, когда я иду к ней? Иду навстречу по мощеной подъездной дороге? Чувствует ли она, что воздух словно бы наэлектризован, что от крошечных разрядов пощипывает кожу? Не предупреждает ли ее чутье, что нечто в моей выверенной, точной походке учителя йоги и широкой улыбке что-то не так? Не борется ли она с безотчетным желанием закрыть окна ставнями, забрать дачную мебель с лужайки, накрепко запереть двери и спрятаться в подполе?

Сомневаюсь. Я – ураган мощностью в пять баллов, летящий в ее сторону, но она не догадывается об этом.

Стоунхейвен. Никогда не думала, что в один прекрасный день стану жить в этой чудовищной глыбе. Когда я была маленькая, этот дом был альбатросом на шее ^[48] семейства Либлингов: поместье так прочно прилипло к нашей фамилии, чтобы было невозможно представить, что оно когда-нибудь сможет от нас отцепиться. Казалось, Стоунхейвен стоял на западном берегу озера Тахо вечно – древний каменный монолит, отвергавший любые попытки как-то иначе приодеть его. Дом передавался по наследству первенцу мужского пола на протяжении жизни пяти поколений Либлингов, а это означало, что в один прекрасный день поместье достанется моего младшему брату Бенни, а не мне.