Кто они такие - читать онлайн книгу. Автор: Габриэл Краузе cтр.№ 55

Мы курим косяк под окном моей мамы, и после пяти затяжек у меня уже кружится голова. Все плывет, а когда Мэйзи говорит, он словно актер в кино, и меня пробивает на смех. Я говорю, вах, нехуевый косячок. Зуб даю, щас отъеду, и Мэйзи такой, богом клянешься? Клянусь, Мэйз, и я отдаю ему косяк со словами, он твой, брат, можешь докуривать, мне надо спать. Вах, порядок, братец. Я иду в дом и карабкаюсь по ступенькам. Просыпаюсь в три часа ночи, распростертый на крыльце, на первом этаже. Я даже не добрался до входной двери. Надо мной висит луна, молча глядя на меня.

Через несколько дней я ужинаю с родителями. Мы сидим за кухонным столом, в круге мягкого света от люстры, за границами которого притаилась темнота. В рамке на стене рисунок крокодила с распахнутой пастью, он острозубо улыбается, поджидая кролика. На ужин тушеные баклажаны в оливковом масле с чесноком, по новому рецепту, который дал отцу один из его итальянских друзей, и грибная лапша тальятелле. Я жую фокаччу – это такой дико соленый белый хлеб из Италии, и он напоминает мне детство, когда я каждое лето летал с родителями в Тоскану. Я вспоминаю пляж в Форте-деи-Марми. Соленый вкус моря. Я прыгаю в волнах, делаю сальто, смеюсь, когда они сшибают меня с ног.

Над столом висит тишина. Мы говорим о всякой ерунде. Как ваш отпуск? Хорошо долетели? Я толком не знаю, что сказать. Для меня, похоже, стали в порядке вещей разговоры о том, кто кого подстрелил, зарезал или ограбил, кто за что сел, что я не могу обсуждать другую хрень. Я не в состоянии говорить с родителями о Тоскане и фигах, которые они рвали на улицах, о лимонах и томатах, о пляже и их итальянских друзьях, о море и соснах, и… Зуб даю, у меня такое чувство, словно я уже забыл, как говорить о подобных вещах. Затем мама спрашивает меня, Гэбри, как ты? Ты о’кей? Ага, порядок, я в порядке, говорю я. Мы так далеки друг от друга, почти незнакомцы – каждый, похоже, ищет, что сказать. Все равно как встретить людей, с которыми когда-то ты отлично отдыхал, но после тех золотых деньков прошло столько времени, что при новой встрече все просто выжимают из себя дружелюбие, скрывая свои подлинные мысли.

Меня бесит неловкое молчание, от которого закипает воздух вокруг меня, и я говорю, что вы, в самом деле, как будто не знаете, с какого боку зайти? Я отсидел всего месяц, со мной не случилось ничего такого, чтобы я стал другим человеком.

Что ж, по-моему, случилось, говорит мама.

Да ладно тебе, брось, говорю я, стараясь поскорее доесть все, что лежит на тарелке.

Отец на меня не смотрит, только хлопает маму по руке и мягко называет ее по имени, как бы прося успокоиться.

Мы продолжаем есть, слышно, как звякают столовые приборы о тарелки, и я думаю о Готти и Рексе, и Соло, и Йинке, и маме с татой, и тут меня осеняет: только любовь может причинить мне боль.

За неделю до начала универа я заваливаюсь на одну студенческую тусу, с Капо, где хватаю и кручу по-всякому одну жопастую нигерийскую цыпу. От нее пахнет потом с маслом ши и оливковым маслом, а кожа отливает серебром, и она говорит, ты такой плохой, у меня есть парень, знаешь. Затем она дает мне номерок, говорит, что первокурсница, с биологии и медицины, и чтобы я ее выцепил, когда начнется учеба. В остальном клубная туса довольно пресная. Не то что на районе.

Через несколько дней я на тусе с Дарио. Это в Уиллесдене, в одной точке под названием Теорема. Мокрощелки с иголочки, прически волосок к волоску, тугие косы, танцуют, выгибая спины, отставляя задницы, а кругом полно братвы, обвешанной цепями, в капюшонах, один круче крутого. Затем какого-то брателлу начинают дубасить бутылкой от бренди E&J – знаешь, такой, из толстого стекла с острыми углами, – и она не бьется. Всякий раз, как она отскакивает от головы, слышно КОНК. Музыку вырубают, и мы с Дарио проталкиваемся сквозь толпу, посмотреть, не знаем ли мы его. Все стоят по кругу, глядя, как пиздят чувака, снимают на мобилы, приговаривая, чеооорт, чувака пиздят. Мы его не знаем, так что продолжаем смотреть. Несчастный брателла пытается убраться. Толпа высыпает на улицу. Там брателла валится на тротуар, вся голова в шишках и крови. Но эта бутылка от E&J так и не разбилась. Такой бутылкой можно пришибить, скажи? – говорит Дарио. Затем братаны избитого чувака видят, что случилось, прыгают в коня и газуют за теми, кто сделал это. Тем временем брателла встает и ковыляет через дорогу, и его сшибают свои же. От удара его подбрасывает в воздух, словно он делает сальто. Прикинь?

На последний курс мне удается снять комнату в большой квартире в районе Плэйстоу, где живут еще четверо студентов из Королевы Мэри. Поскольку это не ближний свет до Килли, я могу сосредоточиться на учебе и закончить диплом. Но я все равно толкаю студентам, а также кое-кому из братвы, кокс и экстази, чтобы срубить немного лавэ и покупать, что захочу, не парясь.

Мне еще надо закрыть кое-что по судебному делу, для чего периодически приходится бывать в суде, и в итоге я не успеваю сдать проект диссертации. Мой куратор знает мою историю, так что пишет, что я уже сдал проект, и говорит, мы знаем, что качество будет на высоте. Такие, как он, реально дают мне надежду. Так совпало, что он был у меня профессором, когда я писал первое эссе по «Рождению трагедии» и врубался в Ницше.

Я получаю письмо от Рекса. Мы переписываемся с тех пор, как его посадили.

Умом поехать, что никто больше не пишет бумажных писем. Только смс, электронные письма и т. п. – слова, составленные из тех же всем знакомых цифровых букв. Но, когда ты в тюрьме, ты в итоге пишешь письма людям, которые тебе дороги, и они пишут тебе в ответ, и это раскрывает в вас нечто тайное. Словно письмо от руки выявляет в человеке самую правду или еще какую хрень. И самая шиза в том, ты можешь узнать все о своем братане – его привычки, жизнь, даже его надежды, – но не узнаешь, какой у него почерк, пока его не загребут и он не напишет тебе письмо. Не уверен, что именно это выявляет, но точно что-то важное. Мы созваниваемся, поскольку Рекс пронес мобилу вначале, но именно буквы на бумаге объединяют нас глубже всего.