– Спрятала.
– Отдай мои вещи, – потребовал Андрей.
– Отец закрыл их в шифоньер на ключ.
– Дай ключ!
– Нет у меня. Отец куда-то спрятал. И прекрати. Сейчас Славик придет. Еще не хватало, чтобы он увидел, как ты устраиваешь мне сцены.
– Это я устраиваю? – тихо спросил Андрей. – Вы хотите, чтобы я вернулся, но не хотите понять, почему я оказался в таком положении. Вы всегда правы. А я – всегда виноват. Тебе не кажется это странным?
– Ты хочешь в чем-то нас обвинить? – спросила мать.
– Не об этом времени надо говорить, мама.
– Ах, вот ты о чем? Я знала, что рано или поздно ты мне припомнишь.
Андрей сказал запальчиво:
– Когда бабка указала тебе на дверь, ты должна была уйти вместе со мной. Мне было всего несколько месяцев. Как ты могла уйти без меня?
– Бабка тебя не отдавала.
Андрей продолжал лезть в печенки:
– Что значит не отдавала? Ты – мать, разве у тебя не было на меня никаких прав? Признайся, мамочка: просто в тот момент я был для тебя обузой.
– Была война, жилось тяжело, – вздохнула Анна Сергеевна.
– Пусть так, – распалялся Андрей. – Но почему не забрала меня через четыре года, когда отец вернулся с войны, и не один? Тоже тяжело жилось? И почему не забрала еще через два года, от второй мачехи? Скажи уж честно, все эти годы кто-то был тебе ближе, чем я. Я давно это понял. Но ни разу тебя не упрекнул. А теперь вижу: вы хотите всю вину за то, что происходит со мной, взвалить на меня одного. Вы здесь ни при чем?
Анна Сергеевна опустилась в кресло, прижала руки к горящим щекам.
– Видно, мать для того и существует, чтобы говорить ей все. Отцу бы ты побоялся это сказать.
– Он просто заткнет мне рот, – согласился Андрей. – Поэтому я скажу тебе. Его дочь Леночка и сын Вася были его ошибками. И он за них расплачивается алиментами. А что достается мне, хотя я тоже – ошибка? Его злость. Он злится, что сошелся с тобой. Злится, что ему нужно платить алименты. Славику и Валерке повезло больше. Скоро кончит платить и станет добрее. К ним, но не ко мне. Я знал других его жен, других детей. Как можно любить свидетеля?
Мать сокрушенно покачала головой.
– Это тебе бабка говорила? Ее слова повторяешь?
– Я давно уже не ребенок, мама, – сказал Андрей, хотя в глубине души был согласен: бабка действительно страсть как любила открывать ему глаза на родную мать.
Вечером Андрей сказал Толяну и Петру Палычу, что идет на ночную рыбалку. Для убедительности надел все старое и взял удочки.
Здание гороно находилось в самом центре города, неподалеку от пляжа. Неказистое, одноэтажное. Окна без решеток.
Андрей перемахнул через палисадник и подобрался к окну заведующего. Старая замазка легко отколупливалась, а внутренняя створка форточки, похоже, вообще не закрывалась. Влезть – раз плюнуть. Андрей посветил фонариком и рассмотрел сейф. У него упало сердце. Е-мое, вот это махина! Неужели Геныч откроет?
Андрей решил на всякий случай понаблюдать и затаился неподалеку от входной двери. Все-таки гороно – учреждение, не может такого быть, чтобы его никто не охранял. И если не видно сторожа, то это не значит, что его нет вообще.
Он не зря проявил терпение. Около двух ночи послышались голоса, мужской и женский. То ли сторожиха пришла в сопровождении мужа, то ли сторож в сопровождении жены. Они проверили замок на наружной двери и ушли. Андрей проследил за ними. Оказывается, пожилая пара жила неподалеку.
Андрей пошел в больницу. У Кати было ночное дежурство. Она сидела возле тяжелобольного и читала книгу. Андрей поскреб по стеклу. Катя распахнула окно.
– Можно к тебе? – спросил Андрей.
– Нельзя, – строго сказала Катя. – Я на посту.
– А выйти можешь?
– Нельзя уходить с поста.
– Завтра похороны. Ты придешь?
– Конечно. А почему ты так одет?
– На рыбалку собрался.
– А где удочка?
Андрей почесал в затылке. Черт, забыл удочки возле гороно!
– У другана. Он ждет на берегу.
Катя смотрела с недоверием, но удачи пожелала.
– Меня к тебе тянет, – вырвалось у Андрея.
– Это пройдет, – отозвалась Катя.
– Ты хочешь, чтобы прошло?
– Я тебе уже говорила. Хочу.
– В самом деле?
– В самом деле.
– Ладно, – как можно равнодушней произнес Андрей.
Расстроенный и злой он вернулся к гороно, забрал удочки и двинул на Иртыш. Надо же предъявить Петру Палычу и Толяну хоть какой-нибудь улов. В знакомом месте накопал с фонариком червей, закинул удочки. Леска почти тотчас задергалась. А еще через минуту на берегу билась первая стерлядь. К утру кукан был полный. «Когда кругом не везет, а рыба ловится, то это уже кое-что», – подумал Андрей.
Андрей раньше не бывал у Костика. Он знал только, что родители его друга – пожилые люди. Но они оказались совсем старые. Хотя, вероятнее всего, их просто подкосило горе. Они сидели у гроба, как две печальные черные птицы. Рядом стояла женщина, тоже вся в черном, прижимая к губам белый носовой платок. Это была Ленка. Андрей не сразу узнал ее и поразился, как она изменилась.
Было душно, закрытые форточки не пропускали свежий воздух. Пахло валерьянкой, нашатырем и хвоей.
В половине первого слободские подняли гроб на плечи. Процессия тронулась. Пока шли по Слободке, зевак было немного. Основная масса людей собралась в Новостройке, возле школы. Там же стояли центровые. Их было совсем немного, человек двадцать, все русские.
Слободские опустили гроб на табуретки. Директор начал речь. Он говорил о Костике хорошие слова и опасливо косился на слободских. Сказал, что удивился, когда Костик перевелся в его школу после девятого класса. Джага поднял на Карпыча мутные глаза. Директор сбился и передал слово кому-то из спортивных деятелей. Деятель был посмелее. Он вопрошал пространство, куда смотрит милиция и когда кончатся эти странные убийства и самоубийства.
Слушая выступавших вполуха, Андрей наблюдал за слободскими и центровыми. Пытался понять, когда и где начнется разборка. Конечно, не сейчас. И, конечно, не на кладбище. Это было бы уже слишком.
Джага помаячил: подойди. Андрей протиснулся.
– Понесешь гроб? – спросил Джага.
Андрей молча кивнул.
– Тогда стой рядом.
Митинг закончился. Началось прощание с покойным. Мать обхватила голову Костика руками и громко запричитала:
– Деточка моя, кровиночка, сыночек мой ненаглядный, что же ты уходишь раньше нас, на кого нас покидаешь?