– Будем надеяться, армия нас спасет, в Италии она единственная, на кого можно рассчитывать.
– А что, если… если… – пробормотала какая-то дама, – завтра вода поднимется на семь-десять метров?
И она в ужасе закрыла лицо руками. Мужчина рядом произнес:
– Это конец Италии и конец света.
В восемь вечера батарейки транзистора испустили дух и наступила тишина. У нас осталось две свечи. Совершенно подавленные, мы стояли рядом, почти вплотную друг к другу в этом пещерном холоде на лестничной площадке второго этажа, рядом со воняющим мазутом сточным желобом и канализационной трубой, из которой в метре от нас хлестали нечистоты. Чудовищное наводнение привело к гибели прекрасного города, и Стефания, ее постояльцы и сотни тысяч флорентийцев этим вечером задавались вопросом: за какие ужасные проступки их постигло подобное наказание; они пытались вспомнить ошибки отцов, признавались в худших грехах, которые только могли извлечь из памяти, – высокомерие, похоть, равнодушие к несчастьям ближнего, возможно, некоторое жульничество с налогами, – но не находили ни единого, который объяснил бы такую страшную кару; это выглядело так, словно боги забавляются, мучая их и заставляя страдать. Ради удовольствия смотреть на бедствия тосканцев.
Некоторые вспомнили нелепые проповеди священников, которые грозили им геенной огненной, если они не покаются и будут по-прежнему поклоняться золотому тельцу, но священники тоже ошиблись: солнце не сожжет их тела, не сварит в масле, как пончики, – флорентийцы утонут в этой гниющей жиже, и все эти падре умрут тоже, а их пышные храмы со всем золотом, украшениями, величественными фресками и необыкновенными статуями уйдут под воду. Отличная демонстрация грандиозного надувательства религии, неспособной получить у Господа защиту для своего ковчега и его бесчисленных святынь; Флоренция станет городом, погребенным под толщей зловонной грязи – удушающей смесью нефти и нечистот. Когда-нибудь люди будут называть ее Атлантидой, даже не зная точно, существовала ли она. Что можно сделать, когда на вас обрушились двести пятьдесят миллионов кубометров грязной и смрадной воды?!
Только умереть.
Они взяли четки, кресты, требники, закрыли глаза и начали молиться этому непонятному Богу, решившему стереть их с лица земли – а вместе с ними этот чудесный город. Они молились с невиданным рвением, как никогда прежде. Потому что не знали, что еще делать в ожидании смерти, да и не было у них других богов, которым можно было бы помолиться. Многие клялись, что если останутся живы, то усвоят урок, вернутся к Богу, к долгу смирения, будут жертвовать на церковь и подавать бедным.
И платить налоги.
Увы, эти молитвы, какими бы искренними они ни были, оказались совершенно бесполезны. На следующий день, 5 ноября 1966 года, проснувшись, флорентийцы подумали, что их мольбы услышаны и за ночь море отступило, но, открыв двери домов и шагнув на улицу, они поняли, что Апокалипсис свершился и теперь им придется жить в земном аду с миллионами кубометров жирного от мазута месива из отбросов, экскрементов, рассыпавшихся книг, бесформенных обломков предметов из тысяч развороченных магазинов и лавок, мертвых животных, осколков стекла и покореженных автомобилей; и сколько бы ни было у них мужества, им никогда не справиться с этим, потому что большинство из них потеряло все, лишившись денег, страховок, электричества, газопровода; и они не знали, что делать с этим покрывшим все липким илом, не говоря уже об улетучившейся славе их любимого города, о его уничтоженных чудесах, о пяти панно с врат Гиберти
[154], унесенных за много километров, о смытых фресках, вспоротых картинах, опустошенных музеях. Не считая мертвых, уже погребенных в этом чудовищном болоте. Одни женщины рыдали, другие находились в прострации, потому что дошли до полного изнеможения.
Как будто издеваясь над ними, появилось солнце и засияло на нагло-синем небе, а грязь стала покрываться коркой.
Но появились те, кто, засучив рукава, надев на ноги полиэтиленовые пакеты, крепко обвязав их веревкой, брался за лопату, за метлу – начиналась большая уборка. Бесполезная без воды. Но все-таки им удалось немного отогнать мазутный слой, а потом они скребли, скоблили, терли, чистили щеткой.
Без устали.
Флорентийцы увязали в недрах этого Дантова ада или бесцельно бродили по зловонному болоту. Единственное, что утешало их, это отсутствие фотографов, которые увековечили бы их отчаяние и беды, телевизионных камер, которые снимали бы их, журналистов, которые брали бы интервью, интересуясь, какие чувства они испытывают.
Они были одиноки. Среди собратьев по несчастью.
Стефания попросила меня раздобыть свечи, потому что электричество восстановят не скоро.
– Но где их взять, если все магазины опустошены?
– В церквях. Возьми свечи по тридцать и пятьдесят лир.
Она дала мне две тысячи лир. И посоветовала пойти в базилику Сан-Спирито, которая стоит на возвышенности и, может быть, не пострадала. Я пошел в указанном направлении. Трудно было продвигаться в этом черном месиве, толщиной сантиметров тридцать, вонючем, липком и очень скользком. На фасадах домов отчетливо отпечаталась высота наводнения: темная ватерлиния шла выше моей головы на высоте двух метров от земли; все кафе и многочисленные магазинчики в этом еще недавно оживленном квартале были опустошены; лавочники вытаскивали оттуда на заваленные мусором улицы груды грязных, липких вещей.
Бродячий торговец продавал минеральную воду, я взял две бутылки.
– С вас тысяча лир.
– Вы с ума сошли, это всегда стоило сорок лир!
– А сегодня пятьсот лир за бутылку.
Я сдался. Базилика Сан-Спирито на два метра в высоту была покрыта тиной; священники и подоспевшие старухи пытались разобрать пирамиды облепленных грязью стульев. Посреди площади лежал перевернутый белый автомобиль с распахнутыми дверцами и разбитыми стеклами. Сверху, застряв между его четырьмя пробитыми покрышками, громоздилась покоробленная цистерна размером два на два метра, а на ней стояло вырванное с корнем оливковое дерево. Я сделал серию снимков этой сюрреалистической инсталляции.
Рядом с воротами Сан-Фредиано одетый в зеленый комбинезон Адриано помогал отцу расчистить гараж: три автомобиля разбились о стены, яма доверху забита смесью обломков и мусора, все инструменты и верстаки унесло водой. Адриано чистил щеткой подъемную платформу, пока его отец, стоя по колено в мусоре, голыми руками рылся в грязи, чтобы выудить отвертку или разводной ключ, и, когда он находил инструмент, его лицо сияло, словно ему удалось спасти сокровище. Я схватил швабру, щетина которой слиплась в бесформенную массу, и начал гнать грязь наружу.
– Брось, – сказал мне Адриано, – без воды от этого нет никакого проку.
Я спросил, где можно достать свечи, объяснив, что в ближайших церквях ничего не осталось.
– Иди в Сан-Миниато, это на холме. Если найдешь, возьми и на нашу долю.