— Что?
Воробушек так трогательно верил в волшебную силу своих слов, что глупо было бы ему не подыграть.
— Я должна знать, не идол ли это. Если ты поклоняешься той девушке на кольце как… как божеству, мой добрый господин, я не могу просить Бога, чтобы Он вернул тебе кольцо.
Марк рассмеялся.
— Будь спокойна насчет этого.
— И все-таки…
— Ты хочешь услышать историю кольца? — спросил он ее, глядя прямо в глаза. Любой без исключения раб должен был потупиться и отступиться. Одна собственность не спрашивает хозяина о происхождении другой.
— Очень, — ответила она и не боялась при этом пощечины.
— Расскажу, — неожиданно для себя ответил Марк. Он никому и никогда не рассказывал этой истории — но какой вред может быть ему от воробушка? Или даже от соловья. И добавил, словно говорил со свободным человеком:
— Только отчего бы нам не выйти из дома на берег? Погода прекрасная, и шелест волн составит прекрасную приправу к моему рассказу.
— Как ты добр, господин! — Ее восхищение было таким же милым и неуместным, как и ее невольное нахальство.
— Мне просто скучно, — с деланным равнодушием ответил он. — Пойдем.
Они вышли на берег. Море после тяжелой зимы наконец-то дышало легко, с гор веяло шалфеем и мятой — или, скорее, их предчувствием. Тем самым теплым ветром, который разнесет их запах по Острову в жарком июле и заставит поверить в бесконечность лета. День был ясным и свежим, рядом не было никого, и можно было беседовать, о чем пожелаешь и с кем угодно, но… он был готов о таком рассказать почему-то только Эйрене.
— Это кольцо — подарок матери, — начал он, — оно из ее рода. Не от Аквилиев. Впрочем… я расскажу по порядку. Мне было двенадцать… А впрочем, нет, началось еще раньше.
Он замолчал, словно не зная, чем можно с ней поделиться.
— Лучшая на свете мама, да? — неожиданно переспросила она сама.
— Ты откуда знаешь? — ответил он легко и просто, словно ему опять было двенадцать и они просто болтали с соседской девочкой.
— Да по лицу же твоему видно, — серьезно ответила она, — что лучшая на свете. Для тебя. Ты так говоришь о ней… У меня тоже такая.
— Отец… — он уже не знал и сам, что можно ей сказать, а что не нуждается в словах.
— Слава Рима, — кивнула она, — гордость предков. Ты наследник. Да?
— Да.
— А мама просто любила, да?
— Слушай, — он не сердился, но искренне удивлялся, — откуда, откуда ты знаешь это?
— Я же живу в твоем доме, господин мой Марк. И… я вижу тебя. И благодарю каждый день за тебя Бога.
— В общем… — Он решил прервать эти ненужные словоизлияния, а то еще пойдет что-то про тех трех сестер: веру, надежду и… как там звали третью? Он уже не помнил. — В общем, заболел я, когда было мне двенадцать. Тяжело заболел. Амулет не помог. Знаешь, маленький амулет — две скрещенные руки, как водится у Аквилиев. Из чистого золота, ибо не страшится оно ни ржавчины, ни сглаза. Но не помог амулет. Его потом раздробили, смешали с золой и выбросили в Тибр. А я был болен, и говорили, что смертельно.
Я лежал в своей комнате в жару и бреду. Стены комнаты разбегались до края круга земель, распахивались и впускали в мой мир чудовищ — они скакали, выли, но самое страшное, что они были не из этого мира, их ни о чем нельзя было попросить, им был безразличен умирающий мальчик, свидетель их плясок. И меня в этом мире почти что уже не было. А потом они стремительно сдвигались, эти стены, схлопывались у меня на горле, и скачка переходила внутрь моего тела — бил озноб. Я уже просил подземных богов забрать меня поскорее, отпустить в беспамятство, только бы не боль, и главное — не ужас этих скачек…
А потом пришла мама. Она редко входила на мужскую половину — у нас ведь был старый римский дом, никаких этих… знаешь…
— А тебе очень ее не хватало, — ответила Эйрена.
— Да, — он сглотнул. Почему-то было не стыдно говорить ей такое, словно она и сама знала всю историю заранее.
— И она дала мне прапрапрадедово кольцо. Она, знаешь, была единственной выжившей дочерью своего отца, сыновей у него не было. Так что родовое кольцо унаследовала она, взяла его с собой в дом моего отца помимо приданого, как главную святыню прежней семьи. Она мне показывала его еще давно среди своих украшений, но кто же допустит, чтобы римский мальчик играл женскими бирюльками?
А тут она просто пришла с ним и надела мне его на шею, на нитке. Отец лишь наблюдал. Он уже готов был меня хоронить, терять было нечего, не до родовой чести, не до правил мужской половины. Чужое кольцо. А мама… Она просила всех богов, она заклинала предков, она кропила меня кровью жертвенной голубки и делала что-то такое, от чего становилось прохладней и спокойней… Я не знал, что именно, я был в бреду, и чудища от краев земли мешались для меня с лицами родных людей и домашней прислуги.
— Бедный маленький мальчик, — тихо и просто сказала Эйрена. Не могло быть такого разговора между рабыней и ее хозяином. Никогда не могло быть. Но вот он был.
— А потом я стал понемногу подниматься из этой влажной и тесной глубины к свету и жизни. И мама все время была со мной — а чудища отступали, затихали вдали, и комната переставала раздуваться и сжиматься, в нее возвращались обычный земной свет и звуки повседневной жизни — они звучали песней триумфа. Только я был еще пуст и слаб, как глиняный кувшин, и мамины слова падали в меня, как тяжелые капли влаги, растекались по днищу, я ничего не мог тогда собрать…
Она рассказывала историю этого кольца. А еще читала мне «Энеиду» — это поэма великого Вергилия про то, как Эней вышел со своими спутниками из горящей Трои и прибыл к нам в Лаций. Так заложил он основы Рима.
— Кольцо было от самого Энея? — ахнула она.
— Нет, наверное, но так я тогда запомнил. Эней ведь остановился по пути в Карфагене, в него влюбилась местная царица Дидона… но Эней оставил ее, и это стало началом вражды между Римом и Карфагеном. Бросил, и все.
И знаешь, мне отчего-то запомнилось в этой горячей и влажной пустоте, что предок мой был спутником Энея и ему пришлось со своим предводителем покинуть Карфаген, а там осталась прекрасная дева, которую он полюбил и был принужден оставить. И он заказал себе кольцо с ее изображением, и оно стало родовой святыней.
Но теперь я понимаю, что в горячке все перепутал. На самом деле мой прапрапрадед вместе со Сципионом
[71] взял и разрушил Карфаген. Это было более двухсот лет назад… И девушка была карфагенянкой — их всех тогда продали в рабство. А он не смог ее купить, и не потому, что не было денег, а по каким-то более важным причинам, — деньги ведь решают не все… Или позором стала бы девушка для его рода, или ее, как Брисеиду
[72], отдали в наложницы кому-то важному и значительному. Как бы то ни было, он уже не мог ее забыть. Отсюда и кольцо с девичьим ликом.