Одержимый женщинами - читать онлайн книгу. Автор: Себастьян Жапризо cтр.№ 42

Кстати, еще до того, как мы вышли в море, выяснилось, что «Глаза» уже принесли больше денег, чем «Шея», хотя я там даже не пела. Каждое утро за завтраком Джикс получал новые цифры и тут же все пересчитывал. Потом смотрел на меня с каким-то странным выражением лица и говорил:

– Вот были бы у нас на борту Бен Хехт ^[14] или хотя бы кто-то из этих гарвардских недоумков, который накропал бестселлер, а теперь дрочит в какой-то каморке на студии «Фокс», мы бы всем дали прикурить.

Я-то как раз была в полном восторге, что тут нет тех, кого он назвал. Лучший отдых в моей жизни! Раз мы не могли сойти на берег, меня не заставляли таскаться по развалинам каких-то там церквушек неслыханной красоты или наряжаться (разве что на ужин), или разглагольствовать о болезнях и политике, или лобзать кучу сопляков на руках у их мамаш или старперов, от которых несет мочой, или выслушивать всякий бред, или говорить о себе в третьем лице, или еще что-то в таком же духе. Я только должна была загорать на корме яхты, отгороженная огромным полотнищем, чтобы не смущать матросов, которым в диковинку вид голой бабы. Уж поверьте, у меня под рукой было все, что требуется, – шоколад, содовая, масла для загара, колода карт, рассчитанных на выигрыш, сигареты «Кэмел», четыре пары корректирующих очков, в которых видно на пятьдесят сантиметров и до бесконечности, книжка о выращивании растений в горшках, ведерко с кубиками льда и последнее письмо от матери, адресованное Жермене Тизон, абонентский ящик 424 в Сен-Жюльене-на-Океане.

Не было такого времени в моей жизни, о котором я бы так грустила, не считая своего детства в Монруже, когда стоило только открыть рот, как мне клали туда конфетку. До четырех лет каждый ребенок – звезда. А потом вас уже бесконечно шпыняют. Я знаю секреты счастья так же хорошо, как содержимое своих карманов, приходится превратиться в кенгуру, чтобы не выронить их. В один прекрасный день у меня родится дочь, это когда у меня уже не останется частей тела, о которых можно будет снимать фильмы. Пусть она плачет, кричит, скандалит, болеет желтухой, все равно она будет маникюршей. Даже если мне придется каждое утро провожать ее на работу, опираясь на статуэтки «Оскаров», как на костыли, выталкивая ее пинками в зад, – это уже будет, как титры моей заглохшей карьеры в конце фильма. Пусть меня четвертуют, если я кривлю душой.

Так вот, короче, лежу я уже полдня на корме «Пандоры», чинно загораю в чем мать родила, платиновая блондинка а-ля Джин Харлоу, дремлю на своем матрасе, ни о чем не думаю, и тут все и началось. Не помню уж точно, какой это был год, месяца тоже не помню. Думаю, 40-й год, сентябрь. Но если вы скажете, что дело было в августе, спорить не стану. Если скажете 39-й или 41-й, тоже возражать не буду, мне наплевать, просто подумаю, что вы ошиблись.

В любом случае, было тихо как во сне. В это время солнце на горизонте бывает круглым и зеленым. Раздался плеск волн, я неожиданно открыла глаза и села. Смотрю через дырку в спасательном круге, торчащем над бортом «Пандоры», и передо мной открывается такой кадр: прямо на меня плывет человек – одет во все черное, а вода вокруг красная. Я схватила свои коррекционные очки, напялила их и вскочила на ноги.

Этот тип был на последнем издыхании. Я поняла это, когда взглянула на его руки, сведенные судорогой, и увидела, что он идет ко дну, пуская пузыри. Я бросила ему спасательный круг вместе с веревкой и еще с какими-то двумя привязанными к нему тросами. Я могла бы кинуть и капитанский мостик, но его не оказалось под рукой. Он минуты две путался во всем этом, пытался забраться на борт и срывался в воду, уставившись на меня безумными глазами, и при этом все время стонал:

– Мэмэ, мэмэ!

Или же это была просто молитва, которая ничего ровным счетом не значила.

Короче, когда ему удалось подтянуться, зацепившись за борт, я перетащила его на палубу, как куль с мокрым бельем. Опустилась на колени. Я увидела, что это долговязый парень лет двадцати восьми – тридцати, что его рубашка лакоста вся розовая от крови. Какое-то время он только плевался, кашлял и пыхтел, как боксер на ринге. Потом с мольбой посмотрел на меня своими большими темными глазами и прошептал, не переставая икать:

– Прошу вас, не надо никого звать. Я сбежал из крепости. Я ранен…

Я совсем не знала, что делать. Я тогда даже не вспомнила, что из одежды на мне только очки. Он сказал, испугавшись моего ужаса, который разглядел в них:

– Клянусь вам, меня осудили за преступление, которого я не совершал.

У него отовсюду стекала вода, но кровь больше не шла. Под рубашкой была неумело сделанная перевязка. Он повторил:

– Прошу вас.

Ему так хотелось расположить меня, что он потрепал меня по плечу и углубился в ложбинку между грудями. Я легонько ударила его по руке и спросила:

– Можете опереться на меня и встать на ноги?

Он благодарно моргнул в ответ. Я поднялась, натянула купальный халат и начала творить глупости.

Скоро должно было смеркаться, и я решила, по крайней мере, где-то спрятать его до темноты.

Я с огромным трудом сначала затащила его на нижнюю палубу, а потом спустила еще ниже – в трюм. В глубине коридора, между машинным отделением и резервуарами с горючим, была каморка, куда свалили непонятно чем набитые мешки и всякую рухлядь: банки с краской, старую лошадь с карусели, отжившие век шезлонги и так далее. Тусклая лампочка, потолок такой низкий, что нужно наклоняться в три погибели, но это было единственное место, куда никто на яхте никогда не заглядывал, разве что психоанальная дура Джикса захочет здесь погарцевать с китайским бельемоем, если не найдет более достойной кандидатуры для супружества.

Я уложила бедного парня на мешках. Ненадолго оставила его одного – пошла к себе в каюту за одеялом и какими-то медикаментами. Когда я вернулась, единственное, что осталось на нем, – это обручальное кольцо на левой руке, все остальное он снял и повесил сушиться на трубе, а сам устроился в уголке на двух драных матрасах. Он лежал в такой же позе, как в материнской утробе. В этом закутке было невыносимо жарко, а у него зуб на зуб не попадал.

Я развязала его ужасную повязку. На груди ниже плеча у него была рана, к счастью, далеко от сердца, и такая же сзади, но больше диаметром. Морская вода хорошо их промыла, но я все-таки протерла их спиртом. Он закрыл глаза и не мешал мне, даже не стонал. Я наклеила ему два пластыря с мазью – получилось необыкновенно красиво, как блины со сметаной, и аккуратно и туго перевязала торс, я этому научилась в скаутском отряде в Монруже. Лечить мне нравится почти так же, как делать маникюр.

Одна из двух стюардесс по имени Толедо раньше была медсестрой. Мы все время об этом говорили. Она многому меня научила, но иногда и я могла кое в чем ее превзойти. Например, ставить банки. Если бы за это давали «Оскара», их у меня набралась бы целая армия.

Когда я закончила, а он согрелся под своим одеялом, я спросила, как его зовут. Он ответил слабым голосом: