Благодаря няниной вспыльчивости и своеобразной манере высказываться объект дознания определился. Генри спросил, не заметила ли она, где находился этот дом. Конечно, заметила и, как сейчас, помнит. Неужели мистер Генри думает, что, раз ей скоро восемьдесят, она уже ничего не соображает? В тот же день он отнес зубной протез дантисту, и все сомнения (а у него их и не оставалось) отпали раз и навсегда. Протез был сделан для первого лорда Монтбарри.
Ни единой живой душе, включая брата Стивена, Генри не поведал об этом последнем звене в разоблачительной цепочке. Эту страшную тайну он унес с собой в могилу.
Так же милосердно молчал он и о другом событии столь памятного прошлого. Миссис Феррари никогда не узнает, что ее муж был соучастником, а не жертвой графини, как она думала. Она продолжала верить в то, что тысячефунтовую банкноту ей послал покойный лорд Монтбарри, и по-прежнему отказывалась воспользоваться подарком, якобы «обагренным кровью ее мужа». С согласия вдовы Агнес передала деньги в детскую больницу, там сразу прибавилось много коек.
Весной следующего года сыграли свадьбу. По настоятельной просьбе Агнес на церемонии присутствовали только свои. Приема гостей после венчания не было; медовый месяц прошел в уединенном коттедже на берегу Темзы.
Перед тем как съехать, молодожены пригласили порезвиться в саду детей леди Монтбарри. Тогда-то старшая девочка услышала (а потом передала матери) обрывок следующего разговора.
– Генри, я хочу, чтобы ты меня поцеловал.
– Изволь, дорогая.
– Раз я твоя жена, могу я с тобой кое о чем поговорить?
– О чем же?
– Что-то произошло накануне нашего отъезда из Венеции. Ты виделся с графиней в последние часы ее жизни. Скажи, она не сделала тебе никакого признания?
– В здравом уме – нет, так что мне нечем тебя огорчить.
– И что она видела или слышала в ту страшную ночь в моей комнате – она ничего об этом не упомянула?
– Ничего. Мы только знаем, что ее рассудок так и не оправился от пережитого страха.
Агнес была не совсем удовлетворена. Предмет разговора не давал ей покоя. Даже ее краткое общение с жалкой былой соперницей поставило перед ней вопросы, которые заводили ее в тупик. Она помнила пророчество графини: «Вы подведете меня к тому дню, который все выявит и назначит мне наказание». Так что же, оно не состоялось, это предсказание, подобно всем прорицаниям смертных? Или оно исполнилось в ту ужасную ночь, когда она видела призрака и помимо своей воли подвигла графиню также узреть его?
Нельзя не отметить, что к прочим достоинствам миссис Генри Уэствик добавилось то, что впредь она никогда уже не пыталась выманить у мужа его тайны. У других жен, выучениц новейшей школы нравов и поведения, столь необычный образ действий вызвал бы сочувственное презрение. С той поры они отзывались об Агнес как о «весьма старомодной личности».
Это все?
Это все.
И загадка «отеля с привидениями» никак не объясняется?
А вы спросите себя, объясняется ли чем загадка вашей собственной жизни и смерти? Прощайте.
Деньги миледи
Действующие лица
Женщины
Леди Лидьярд, вдова лорда Лидьярда
Изабелла Миллер, ее приемная дочь
Мисс Пинк из Саут-Мордена
Достопочт. миссис Драмблейд, сестра достопочт. А. Гардимана
Мужчины
Достопочт. Альфред Гардиман, хозяин племенной фермы
Мистер Феликс Суитсэр, племянник леди Лидьярд
Роберт Моуди, дворецкий леди Лидьярд
Мистер Трой, поверенный леди Лидьярд
Старый Шарон, опальный служитель Фемиды
Четвероногие
Тобби, собака леди Лидьярд
Часть первая. Пропажа
Глава I
Разложив на коленях три письма, леди Лидьярд в раздумье сидела у камина. От времени бумага пожелтела, а чернила поблекли и приобрели рыжеватый оттенок. Все три письма были адресованы одному и тому же лицу – «Высокочтимому лорду Лидьярду» – и подписаны одинаково: «Ваш преданный кузен Джеймс Толлмидж». Письма мистера Толлмиджа обладали одним несомненным достоинством – они были кратки, так что мы не утомим читателя, рискнув привести их здесь целиком.
Письмо первое
«Вашей милости угодно, чтобы я изъяснялся в немногих словах и по существу. Извольте. У себя в глуши я был преуспевающим портретистом и имел возможность заботиться о жене и детях. При таких обстоятельствах сам я никогда бы не решился тратиться на аренду дома и мастерской в Западном Лондоне, не скопив прежде достаточно денег на столь серьезные расходы. Я положительно утверждаю, что именно Вы, милорд, подтолкнули меня к сему опрометчивому шагу. И вот теперь я остался один в чужом городе, перед угрозой полного разорения – никому не известный художник без работы, с больной женою и голодными детьми на руках. На чьи плечи ложится тяжкая ответственность за все мои мытарства? На Ваши, милорд!»
Письмо второе
«Милорд! После недельного молчания Вы наконец-то удостоили меня нарочито кратким ответом. Буду и я краток. Заявляю самым решительным образом, что ни у меня, ни у моей жены и в мыслях не было использовать Ваше имя без Вашего ведома с целью привлечения заказчиков. Это возмутительная ложь, и я вправе требовать, чтобы Вы назвали клеветника!»
Письмо третье (и последнее)
«Прошла еще неделя, и ни слова ответа от Вашей милости. Это, впрочем, не имеет значения, так как я уже навел кое-какие справки и выяснил имя недоброжелателя, который настраивает Вас против меня. По-видимому, я имел неосторожность обидеть чем-то Вашу супругу (хотя не могу представить чем) – и вот могущественная леди ополчилась на бедного художника, кровными узами связанного с Вами, милорд. Пусть так; я сам стану прокладывать себе дорогу и сумею подняться наверх, как сумели многие до меня. И, Бог даст, наступит день, когда к подъезду модного портретиста, окруженному богатыми экипажами, подкатит карета ее милости, дабы принести художнику запоздалые сожаления ее милости. Отложим наш разговор до того дня, милорд».
Перечитав еще раз эти чудовищные измышления о самой себе, леди Лидьярд решительно встала и взялась за письма двумя руками с явным намерением их порвать, однако, поколебавшись, все же бросила их обратно в выдвижной ящик бюро, где они и покоились до сих пор среди прочих бумаг, еще не разбиравшихся после кончины его милости.
– Идиот! – в сердцах пробормотала леди Лидьярд. – При жизни мужа я ни о каком Толлмидже и слыхом не слыхивала, вот только сейчас из его же писем узнала, что он доводился лорду Лидьярду родней. И что теперь со всем этим делать?