Жестокий родительский контроль – явление не новое. Детской мантрой Моцарта было: «Отец – второй после Бога»
[1126]. Паганини говорил о своем отце: «Если он считал, что я недостаточно потрудился, то заставлял меня удвоить мои усилия, лишал еды»
[1127]. Дневник Клары Вик, немецкой пианистки начала XIX века, каждый день прочитывал ее отец, который позволял себе вписывать туда крупные пассажи, другие он заставлял ее переписывать, так как готовил ее к карьере одной из самых выдающихся пианисток эпохи романтизма. «Он упорно писал везде от первого лица, будто это пишет сама Клара, – говорит ее биограф. – Казалось, он завладел ее личностью»
[1128]. Когда он понял, что она влюблена в композитора Роберта Шумана, он сказал: «Тебе придется выбрать кого-то одного, его или меня». Она вышла замуж за Шумана, и отец отказался отдать ей дневники.
В отсутствие приличных отелей в Кливленде в 60-х и 70-х годах прошлого века знаменитый Кливлендский оркестр размещал приезжих артистов в домах членов правления, а родители Скотта Франкеля открыли двери своего дома Ицхаку Перлману, Пинхасу Цукерману и Владимиру Ашкенази. К пяти годам Скотт уже брал уроки игры на фортепиано; у него был отличный слух, и вскоре он мог импровизировать на любую тему. «Моя мать раньше писала джинглы и планировала, что я добьюсь большего успеха в этой области, – вспоминает он. – Работа моего отца не была связана ни с его интересами, ни с его эстетическими способностями. Поэтому он был очень настроен на идею о том, как здорово было бы, если бы я делал что-то, что мне интересно».
Первый учитель фортепиано Скотта знал, что у мальчика выдающийся талант; Скотт тоже это знал. «Я буквально ощущал, как сам Бог придает очертания моим способностям, как они формируют мою судьбу, – говорил он. – Это мгновенно отделяет, даже отчуждает тебя от одноклассников»
[1129]. Играя для родителей, он «начал думать, что они любили, возможно, не меня самого, а мои способности. Давление сделало музыку небезопасной областью. Мы с моим партнером недавно пригласили людей на обед, и кто-то попросил меня сыграть, а я ответил: „Нет“, и это прозвучало очень грубо, и я снова почувствовал эту ярость. Я не могу от нее избавиться».
Скотт считает, что потребность его матери в контроле выходила за рамки его игры. «Она хотела контролировать все: в какую школу я буду ходить, кем будут мои друзья, как будет развиваться моя карьера, на ком я собираюсь жениться, что буду носить и что буду говорить. Когда я отклонялся от ее представлений, она свирепела. Она была непостоянной, хищной, не уважала границы и считала меня продолжением себя. Мой отец не мог или не хотел защитить меня от нее, или и то и другое».
Скотт начал учиться в Кливлендском музыкальном институте у русской преподавательницы фортепиано, презиравшей Средний Запад. «У нас были эти долгие, жестокие уроки, – рассказывал он. – Если что-то было плохо, ужаснейшим оскорблением от нее было сказать, что это звучит по-испански. Она говорила: „Как ты играешь Баха? – почему это звучит так по-испански?“ Но Кливлендский оркестр однажды проводил концертный конкурс, я принял в нем участие и победил. Она не могла в это поверить». Премия повлекла за собой дебют с симфонией; вскоре Скотт уехал в Йель, где открыл для себя свое призвание – сочинять мюзиклы.
Когда он сказал родителям, что он гей, они пришли в ярость. «Меня возмущала их мещанская ограниченность, – рассказывал он. – Они видят все целиком. Они не могут отделить зерна от плевел». В 20 лет Скотт так разозлился на своих родителей, что перестал писать музыку. «Их меркантильность заставила меня захотеть „уничтожить“ их ребенка, – признавался он, – чтобы лишить их того, что они могли бы продать ради своих собственных целей. Конечно, у этого был побочный эффект – ведь с точки зрения карьеры это все равно что выстрелить себе в ногу. Я был совершенно не пришвартован, и ничто больше не имело смысла. У меня были только наркотики, секс и терапия». Скотт 10 лет не прикасался к пианино. «И все же музыка продолжала вторгаться в мою жизнь. Я был рядом с пианино и чувствовал эмоции, которые не мог подавить». Наконец Скотт начал сочинять мюзиклы, которые привели его на Бродвей.
Он описал, как быстро приходит вдохновение, когда он находит гармонию, и я сказал, что это похоже на приятный процесс. «У музыки есть топография невероятных взлетов и падений. Но мое творчество в целом основано на боли, – сказал Скотт. – Лакированные цвета сожаления, отчаяния и безнадежности исходят из моего жизненного опыта». Он показал мне на айфоне свою фотографию в пять лет, расплывшегося в улыбке. «Это до…» Затем он дал мне список антидепрессантов, которые принимал. «А это после. Этот улыбчивый маленький мальчик, я думаю, что он – моя естественная, подлинная сущность, и, если бы ему позволили вырасти без повреждений, я бы писал беспечную музыку вместо музыки „бури и натиска“. – Он покачал головой, и я услышал в его протесте больше грусти, чем гнева. – Наивные мелодии были бы не хуже».
Мать скрипачки Ванессы Мэй контролировала каждый аспект ее жизни: ее банковские счета, ее одежду; она осудила провокационную фотосессию для обложки альбома, который она выпустила в 17 лет. Ванессе никогда не разрешалось резать хлеб, чтобы не порезать руку; ей не разрешалось иметь друзей, чтобы они не отвлекали ее. «Я люблю тебя, потому что ты моя дочь, но ты не будешь для меня особенной, если не будешь играть на скрипке»
[1130]. В 21 год Ванесса выбрала нового менеджера, отчаянно надеясь перейти к нормальным отношениям матери и дочери. Она хотела общения, а не надзора. С тех пор мать не разговаривала с ней; когда съемочная группа BBC попросила мать Ванессы об интервью, та ответила: «Моей дочери почти 30. Эта часть моей жизни действительно закончилась». Ванесса Мэй была невероятно успешной, с личным состоянием, оцениваемым в 60 миллионов долларов, но при этом она говорила: «В 12 лет я чувствовала себя старше, чем сейчас. – Она пояснила: – Я всегда храню при себе то электронное письмо, которое она отправила на BBC, и, если у меня когда-нибудь возникают какие-то угрызения совести по поводу того, какими могли бы быть наши отношения, я перечитываю его и понимаю, что этого не может быть».