Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я» - читать онлайн книгу. Автор: Эндрю Соломон cтр.№ 200

В 21 год он вышел из своего заточения, что было необходимо как для его душевного здоровья, так и для его музыки. «Молодые люди любят любовные и военные истории, добрые и злые истории и старые фильмы, потому что их эмоциональная жизнь является в основном фантазийной, они вкладывают эту фантазию в свою игру, и это выглядит очень убедительно. Но по мере того, как вы становитесь старше, фантазийные эмоции теряют свою свежесть, – сказал он. – В течение некоторого времени я мог создавать такие фантазии: что означает потеря, что означает неудавшийся роман, что может означать смерть или сексуальный экстаз. У меня была удивительная способность воображать эти чувства, и это часть того, что такое талант. Но он иссыхает в каждом. Вот почему так много вундеркиндов переживают кризис среднего возраста в конце подросткового или в 20 с небольшим. Если наше воображение не пополняется переживанием опыта, способность воспроизводить эти чувства в своей игре постепенно уменьшается».

У Кена было множество концертов с великими дирижерами; его концерты были расписаны на несколько лет вперед. В 27 лет у него случился кризис, из-за которого он оказался на грани самоубийства. «Я задыхался. Моя игра стала осторожной, немного педантичной. Я никогда не пропускаю ноты; я всегда играл очень чисто, но эта чистота стала почти ипохондрической. Я чувствовал, что не могу ничего выразить». Он вошел в кабинет главы Columbia Artists Management и объявил, что увольняется. Его менеджер сказал: «Но у вас по контракту есть концерты, забронированные на следующие пять лет вперед». Кен ответил: «Я хочу отменить свою жизнь». Спустя 15 лет он признался мне, что это были самые волнительные минуты, которые он когда-либо переживал.

Кен скопил достаточно денег, чтобы прожить безбедно, не работая какое-то время. «Так что я просто гулял по Нью-Йорку целый год. Я сидел в парках, ходил в музеи, в библиотеки – всего этого я никогда не мог сделать раньше. Люди спрашивали: „Где ты дальше будешь играть?“ А я отвечал: „Нигде“. Это был лучший год в моей жизни, потому что мои личность и самооценка не имели абсолютно ничего общего с моим талантом».

Затем Джеймс Левин, художественный руководитель Metropolitan Opera, предложил Кену работу в качестве своего заместителя, и началась вторая жизнь Кена в музыке. Кен занимается коучингом исполнителей; в то время как Левин несколько социально отстранен, блеск и теплота Кена притягивают исполнителей. «Музыкальная жизнь, которую я сейчас веду, – это мечта, – сказал он. – Я люблю театр. Я люблю певцов. Я люблю Метрополитен». Изредка он выступает, обычно в качестве аккомпаниатора, занимая предпочитаемую скромную позицию. «Я делаю это, чтобы доказать себе, что я остановился не из-за боязни сцены», – сказал он.

Кену потребовались годы, чтобы осознать, насколько его новая карьера напоминала безжалостное перемалывание предыдущей. Он просыпался каждое утро до пяти, изучал оперу, в 6:13 отправлялся в Метрополитен, репетировал несколько часов, репетировал, тренировал, работал до 10 или 11 вечера и шел домой. В 45 Кен заболел стафилококковой инфекцией; когда врач скорой помощи попросил чей-нибудь контакт на экстренный случай, Кен понял, что не хочет никого информировать о себе, и впал в депрессию. Он почувствовал, что его музыкальность снова иссякает. Она служила ему маяком: только когда она ослабевает, он замечает свое скрытое психическое разложение. «Очень, очень легко попасть в ловушку, думая, что вы прожили все эти эмоции, если воспроизводили их весь день. С возрастом я начал тосковать по жизни – жизни, о которой я всегда читал в книгах, или видел в кино, или наблюдал в домах других людей».

Первые серьезные отношения появились у Кена в 47 лет. «У меня было много романов, и все они были немного театральными, как у падающей звезды, – сказал он. – Когда я наконец начал жить, у меня был невероятный страх, что моя способность творить исчезнет». Периодически этот страх побуждал его отступать. «В первый раз, когда я расстался с Уэйном, он был убит горем, – вспоминал Кен. – Во второй раз, через три недели, он просто вернулся, чтобы найти меня». Кен также описал социальную некомпетентность, которая была наследием его изоляции. В разгар гей-парада он объявил, что должен пойти на репетицию в Метрополитен. «Ты мой партнер, – сказал Уэйн. – Ты не можешь просто уйти. Ты не можешь просто вернуться в Метрополитен и спрятаться в репетиционном зале». Кен рассказывал мне: «Я никогда не играл с другими детьми, так почему же в 47 лет я должен был идти и играть со своим партнером?» Вскоре после этого Кен пожертвовал свое пианино и ноты на благотворительность. «Это удивительно простое чувство – прийти домой, где нет пианино».

После периода отчуждения у Кена сложились теплые отношения с отцом; Такайо выразила огромное сожаление по поводу так сложившегося детства Кена, и они тоже помирились. «Я могу испытывать непреодолимое чувство любви к ней, – сказал он. – Я не ненавижу ее, ни в коем случае. Но эта связь так сильна, и мне приходится бороться, чтобы иметь и свою собственную жизнь». Он сделал паузу. «Драйв и сосредоточенность, которые я получил от того, как моя мать вела меня по жизни – это завело меня очень далеко. Я никогда не прощу ей моей первой жизни в музыке, которую я ненавидел, но я никогда не смогу отблагодарить ее сполна за мою вторую жизнь в музыке, которую люблю».

Некоторые, кто любит аплодисменты, путают этот драйв со страстью к музыке. «К сожалению, – сказал Веда Каплински, – они будут несчастны. Потому что большую часть времени это вы и ваша музыка, а не вы и ваша аудитория». Критик Джастин Дэвидсон отмечал: «Когда тебе 14, ты делаешь что-то, потому что от тебя этого ждут, у тебя это хорошо получается и ты получаешь вознаграждение. К тому времени, когда тебе исполнится 17 или 18, если ты все еще будешь этим заниматься, есть большой шанс, что ты разобьешься. Если музыка – это самовыражение, к этому моменту вы должны выражать себя, а не кого-то другого».

Иногда взрослые, которым вундеркинд хочет угодить, соревнуются друг с другом. Подобно глухим детям, которые изучают жестовый язык в школе, многие музыканты делятся с учителями заветным языком, который не могут освоить их родители. Отношения между учителем и учеником часто добавляют звено в связь родитель – ребенок, как это было с Леоном Флейшером, его матерью и Шнабелем. Это может напоминать тяжелый бракоразводный процесс, когда учитель и родители дают разные инструкции, преследуют разные цели, а ребенок оказывается между этих огней. Одна учительница рассказала мне об ученице, которая так беспокоилась о расхождении между предложениями ее матери и учителя, что отказалась от многообещающей карьеры и переключилась на математику.

Техасская девочка-вундеркинд Кэнди Боукомб, ее родители и учителя – все признавали ее потенциал, и все они поломали копья в попытке его реализовать ^[1138]. Кэнди во многом отличалась от других детей в Клебурне в 1960-х годах. Она была приемной; ее родители были янки; и они любили слушать Чикагский симфонический оркестр по радио. Они стали водить ее на хореографию. Кэнди ненавидела балет, но была очарована пианисткой, которая играла на уроках. Она сказала своим родителям: «Если вы разрешите мне бросить балет, я буду играть на пианино и никогда его не брошу». Их священник одолжил отцу Кэнди пианино Steinway 1893 года выпуска, которое бывший прихожанин привез в Техас в крытом фургоне.