Напоследок написал записку Марине. Попросил внука цыгана, который продал мне машину, доставить ее в больницу. Я надеялся, что у меня еще есть шанс уговорить ее уехать с нами. Но в больнице Марины не оказалось. Ему сообщили, что такая там никогда не работала. Сколько я ни искал, ее след простыл.
И мы отправились с Эммой в нашу новую жизнь. Правда, бедняжка почти не разговаривала. Зато с тех пор как я однажды сводил ее в неапольский театр на оперу “Джанни Скикки", она иногда напевала мне арию babbino mio caro.
Мы колесили с ней по всей Италии. Я отрастил бороду, следовал Господу и помнил, что церковь — единственное место, которому еще мог доверять. Но день за днем я продолжал терять память и совсем скоро уже не помнил своего детства. Испытания нейролептиками оставили свой след. Тогда я решил вести этот дневник. Отныне, пока жив, он будет моей памятью.
Год назад я почувствовал какое-то необъяснимое желание двинуться в путь — зов сердца. И мы приехали с Эммой в Тоскану. Теперь эти люди — моя новая семья. Я уже почти не помнил своего прошлого, но у меня было настоящее. В конце концов, мы все здесь невидимые, у которых больше нет собственного голоса. Кто еще о нас позаботится, если не мы сами?”
Далее текст прерывался. Следующие десять страниц были абсолютно пустыми. И никакого упоминания о Леонардо! Где же он? Что с ним стало? Ведь не в женском же монастыре, адрес которого был указан на последней странице! Может, Алекс собирался оставить там Эмму?
Но меня прервал голос охранника:
— Синьора Надеждина, можете пройти. Ваш муж ждет вас.
Глава 28. Ненависть с примесью жалости
Я зашла в переговорную комнату. В американских фильмах посетители общаются с заключенным через стекло, по телефону, поэтому я совсем не ожидала увидеть лицо мужа так близко, когда села напротив него за серый холодный стол:
— Привет, Соль. Не ожидал, что ты так скоро захочешь меня видеть, — Энцо ухмыльнулся.
Решив не давать волю эмоциям, я сразу вытащила бумаги из сумки и с уверенностью подвинула их к нему:
— Я подаю на развод. Мне нужна твоя подпись.
Видно, он не ожидал такого поворота, скривил рот, чтобы что-то сказать, но я категорично его перебила:
— И не пробуй торговаться!
Он же раздраженно буркнул:
— Муж в тюрьму, а ты сразу подаешь на развод!
— Ты еще уверен, что я чистая дура и ни о чем не догадываюсь? — внутри нахлынул гнев.
— Я только одного не пойму. Почему же Сандра не остановила тебя, когда ты замуж за меня выходила? Хотела избавиться от тебя? — огрызнулся он и взял в руки бумаги, словно собирался прочесть.
Удивлялась самой себе, но была спокойна:
— В день похорон моих родителей мы с ней договорились не мешать жить друг другу.
Энцо отложил документы на стол и ухмыльнулся:
— Ты меня никогда не поймешь. Не знаешь, что такое не иметь детства, не иметь мечты. Я хотел стать музыкантом, а взяли в Сан-Ремо участвовать Леонардо. Я хотел стать хорошим механиком, как Алекс Де Анджелис, а дед учил меня прогибаться под тех, у кого деньги и власть.
Я больше не желала оправдываться! Слишком часто прежде это делала.
— И передавай привет твоему кузену. Тому, что держал ювелирную лавку на площади. Надо же! Как ловко ты все устроил!
Энцо слегка покачал головой:
— Я думал, что, когда на тебе женюсь, смогу все изменить. Ведь с кольцом все пошло само собой. Нужно было просто доставить его твоей бабушке, когда она размером ошиблась. Я, конечно, хитрец, но вряд ли смог бы придумать такой идеальный план.
— Судьба оказалась тогда на твоей стороне, — с горечью сказала я. — А почему ты никогда не говорил, что у твоего деда была дочь от дочери?
Его лицо вытянулось и побелело. Я же продолжила:
— Упс! Кажется, ты не ожидал. У меня и для твоего дружка Поля хорошая новость. Я нашла дневник Алекса, где он в подробностях описал, кто навещал его в психбольнице и что с ним вытворял. Кстати, он уже в руках комиссара, — конечно, я лгала, но это было необходимо, чтобы защитить нас с Алексом.
Его жалкий вид и понимание, что его никто и никогда в жизни не любил, даже собственная мать, притупили мою ненависть. Как же хорошо, что я так и не стала матерью его детей!
— Я бы смогла тебя однажды полюбить. Но ты не дал мне шанса, — все, что сумела ему сказать. Почему наедине мы тонем в потоке фраз, которые планируем сказать кому-то при встрече, а когда она происходит, впадаем в ступор, не позволяющий выразиться? Перевела взгляд на бумаги, после свидания передам их его адвокату, и в течение нескольких недель нас с Энцо разведут.
К моему удивлению, он снова приблизил к себе документы и быстро пробежался по тексту.
Взял ручку со стола, поставил напротив галочек подписи, отложил ручку и скрестил пальцы перед собой:
— Все же мы подрались с Лео не из-за твоего кольца. Раз уж ты знаешь про Марину. В тот день Лео обвинил во всем моего деда. Я был зол на него! Пока бабка мне все не рассказала. В тот день, когда ее ударил инфаркт. Это она помогла Марине бежать. И дед собирался ее за это убить. Но Господь не позволил ему это сделать. Забрал ее раньше к себе.
Его лицо стало еще несчастнее от безысходности, и в глазах появилась обреченность:
— От своих корней далеко уйдешь, Соль. Если твой дед убийца, то ты тоже кому-то обязательно разрушишь жизнь.
— Ты мог бы убить в таком случае этого монстра! Но тебе больше нравилось это делать со слабыми! Ты убил Феличиту! Ты позволил старому ублюдку дотронуться до меня! Ха! Твоему другу! — нервная дрожь охватила меня, когда я осознала, с каким чудовищем жила все эти годы.
— Не переживай, Соль. Час расплаты придет и для него, — он смиренно опустил голову и посмотрел на свои руки, и когда охранник удалился, добавил: — А дед… это я… Я помог ему упасть на садовые ножницы, — в его помутневших до этого глазах блеснули искры гнева.
— Кое-что хорошее ты все-таки сделал! — воскликнула я. — А где деньги, которые Поль дал твоему деду, чтобы разорить Алекса?
— Не у меня! Они мне тоже позарез нужны были! Но Полю все равно, что у меня больная мать и счета по ее уходу. Я не платил Изольде уже несколько месяцев и с тех пор боялся там появляться. Он обещал мне хорошо заплатить, если найду картину. Я бы тебе все вернул потом. Потом я понял, что у тебя ее тоже кто-то украл!
— Ты — чудовище! — воскликнула я, готовая его растерзать. — Какое же ты чудовище!
Но Энцо хладнокровно продолжил:
— Это ты выросла за пазухой у бабушки, в сытости и достатке. А я с десяти лет только и видел, как рушатся семьи, как дети теряют родителей, а родители — детей. Как одним щелчком кто-то решает, что ты больше не жилец. Помню, как мы летом приехали с дедом на Сицилию. Нас встретили демонстранты с лозунгами “Коза ностра дает нам работу”, “Коза ностра — это уверенность в завтрашнем дне”. Мне казалось, что быть мафиози — это благородно. А потом убили отца. Куда мне было деваться? Что бы я мог изменить? А Поль обещал мне помогать, пока я буду с ним.