При всех тех затруднениях не избрал я удобнейшего и справедливого средства как сего: всеми разными устрашениями извольте принудить сих пленных объявить между собой: 1) всех таковых, которые с самого начатия самозванца были при нем; 2) тех, которые наперсниками у него состояли; 3) которые имели какие начальственные чины и должности, а не рядовыми только были; 4) кто между ими предавшиеся из военнослужителей и других чиновников ее величества службы; 5) кто из дворян; 6) кто из беглых дворовых господских людей и 7) кто, наконец, из пахарей.
Пять вышеприведенных сортов извольте собственно собой расспросить не офицеров и дворян под телесным истязанием, а оных [офицеров и дворян] всякими ужаснейшими угрозами и убеждениями».
Предоставляя Суворову всех пугачевских чиновников казнить смертью по своему усмотрению, Панин ограничивал число их 50, а если их будет более, говорил он, «то тех из них, кто ближе к самому злодею по своему званию или долее в своих злодеяниях был, а остальных вместить в нижеписанный жеребий».
«Военнослужащих и дворян оставить под караулом и допросы представить; священников – лишить сана, а всех остальных с жеребья повесить с 300 человек по одному.
Затем оставшихся всех без изъятия пересечь жестоко плетьми, и у пахарей, негодных в военную службу, на всегдашнюю память злодейского их преступления, урезать по нескольку у одного уха; потом всех пахарей, наказанных на теле, утвердить целованием креста и Евангелия в возвращении себя в должную верность и безмолвное повиновение законной своей государыни и в послушании учрежденным от е. в. начальникам и собственным помещикам, распуская оных с паспортами уездов их в канцелярии, прописывая, чтоб они их по домам разослали; а отправлять партиями на канатах гораздо небольшими, снабжая оные на проход до педальных мест в натуре хлебом, а до дальних мест деньгами, с письменным требованием от уездных канцелярий, чтобы деньги с их жилищ в казну возвращены были. При тех партиях отправлять по самому малому числу в конвой казаков, с повелением при преступниках самих, если они хотя малое беззаконие возобновлять станут, то б, как недостойных уже совсем жить, кололи».
Холопов барских и дворовых людей наказать, как и пахарей, но «яко не привязанных землей к собственным домам», разослать по крепостям, для каторжных работ, с зачетом их в рекруты; но если помещики пожелают их возвратить к себе, то должны прислать для их приема.
«Определенным к смертной казни оную произвесть, изготовя наперед по должности закона, при Царицыне, и проклятые их тела положить по всем проезжим дорогам; а тем из них, которым можно по близости, без дальнего отягощение команд, то учинить оное по дорогам в их уездах»…
Все эти распоряжения значительно превышали власть, предоставленную графу Панину, и он заранее просил прощения императрицы, «приемля с радостью пролитие проклятой крови таких государственных злодеев на себя и на чад моих»
[913].
«Хотя чувствия сердца моего, – отвечала на это Екатерина
[914], – весьма отдалены не только от употребления суровых казней, но и самой строгости, однако, признаюсь вам, что в теперешнем случае казнь нужна, по несчастью, для блага Империи; а только единственно предписываю вам везде, колико можно, сходственно всегдашнему моему человеколюбию и милосердию, поступать с самыми злодеями при самой казни и иметь всегда в памяти вашей, что я при сем случае, не инако как мать, обливающаяся слезами, при нужном наказании детей своих непослушных».
Последних было громадное число; они бродили шайками по разным направлениям, грабили и разоряли край, неистовствуя над помещиками и дворянами. Граф Панин принужден был прежде всего уничтожить эти шайки, чтобы не допустить в тылу своем развитие мятежа, а затем уже думать о действиях против главных скопищ самозванца. Таким образом, удаленный на огромное расстояние от передовых отрядов и разобщенный с ними восставшим населением, главнокомандующий не мог иметь никакого влияния на действия войск, а тем более не мог управлять ими. Получая донесение как частный человек, о фактах уже совершившихся, граф Панин был в самом мрачном настроении.
В Шацке он получил донесение полковника Михельсона о неудачном сражении на реке Пролейке и считал положение свое «в самом высшем кризисе» и «в самом предосудительном для нас состоянии».
«Ежели не сделается вскоре тому лучшей перемены, – писал он Д.И. фон Визину
[915], – то я не могу желать никому, из усердных ко мне, вступать к теперешнему моему делу. Надобно больше всего одной Высшей Деснице вывесть меня из оного с той честью, чтоб я нашелся в состоянии обнадежить себя, что могу уже с верностью управлять моими распоряжениями, и что следствия их должны зависеть только от моих предусмотрений или от ошибок, которые теперь еще, по своему существу, в единой Божеской, а не человеческой зависимости. Самых безделиц недостает: людей, денег, пропитания и известности еще – откуда, что и в каких местах заготовлять в средине огня воспламеняющегося и в средине предательств и не в ожидаемых местах. Моя решимость теперь еще, дорогой приятель, в том только, чтобы умереть с честью».
Такое мрачное настроение графа Панина несколько изменилось, когда он получил второе донесение Михельсона об отбитии самозванца от Царицына. Объявив об этом, главнокомандующий приказал сжечь публично под виселицей манифесты Пугачева, присланные Михельсоном, и сам отправился в город Керенск. Там он принужден был остаться на несколько дней, так как, по его словам, вся окрестность верстах в пятистах «была приведена всей почти без изъятия чернию в наивеличайшее возмущение»
[916].
Керенск оказался центром возмутившегося населения, и вокруг него бродили значительные шайки мятежников. Главнокомандующий разослал по разным направлениям отряды и приказал им преследовать инсургентов. 30 августа капитан Гезилевский с небольшим отрядом из авангарда Древица разбил толпу более 500 человек, бывшую под начальством приобревшего себе громкую известность в крае пугачевского полковника Ивана Иванова. Сам предводитель был убит, более ста человек пали на месте сражения, 13 пушек и 17 человек пленных остались в руках победителей. Вслед за тем капитан Лунин, после четырехчасового боя, выгнал мятежников из Наровчата; подполковник Архаров очистил от мятежников Краснослободск и Троицк, а полковник Древиц и подполковник Бедряга разогнали настигнутые ими две партии
[917].