На следующий день жители Пензы были свидетелями не менее потрясающей картины – казни преступников. Казнь эта совершалась публично и в присутствии населения, нарочно для того собранного из ближайших к городу селений. Наиболее виновные из захваченных мятежников были расставлены под виселицами, колесами и глаголями. По приезде главнокомандующего начались казни: одних вешали, других секли кнутом. По произведении казни и наказания граф Панин обратился к собравшимся с особой речью.
– Все вы, – сказал он, – без изъятия достойны тех казней и наказаний, которые пред глазами вашими совершались. Я имею на то полную мочь от ее величества, и совесть моя не убеждает ни грехом, ни справедливостью приказать оное над всеми вами исполнить, но знаю милосердое и человеколюбивое сердце государыни, поражающееся крайним сожалением о пролитии крови и самых преступников…
Народ пал на землю и «произнес стон», которым заглушил последние слова главнокомандующего. Граф Панин объявил, что, видя чистосердечное раскаяние, именем императрицы освобождает раскаявшихся от наказания. Чинов инвалидной команды приказал покрыть знаменами, но духовенство, в силу указа Святейшего Синода, оставил лишенным священнодействия.
«Великое невежество духовного чина, – отвечала Екатерина
[927], – примеченное в тех местах, где находитесь, конечно, ничем поправить нельзя, окромя воспитанием и поучением, и из первых моих попечений будет, после прекращения всех нынешних хлопот, учреждение школ, где только возможно; но тогда родится другой вопрос об определении священству сходственного содержания с воспитанием… Описание, которое вы делаете в письме вашем, горестного состояние вдов, сирот и младенцев, вас при въезде вашем в Пензе с воплем встретивших, возбудило меня не токмо принять бесповоротно на себя издержанные вами для снабжения их пропитанием и одеждой, но сверх сих издержанных денег возьмите из казны в тамошнем краю на счет моего кабинета 10 тысяч рублей, кои вы раздадите в милостыню, по вашему усмотрению, нужду терпящим и от нынешнего случая разоренным людям. А когда сия сумма изойдет, то отпишите снова ко мне. Пензенских жителей раскаяние при строгости и при увещании вашем, принимаю я как знак, что более их преступление должно приписать глупости и слабости градоначальников их, кои сами, не знав свою должность, не умели простонародье оберегать и ободрять ко времени, нежели иным каким причинам».
В Пензе граф П.И. Панин получил 18 сентября известие о поимке Пугачева и в тот же день отправил в Петербург с донесением своего внука князя Лобанова, исправлявшего при нем должность адъютанта.
«Имею счастье поздравить ваше императорское величество, – писал главнокомандующий
[928], – с избавлением империи от язвительного ее врага Пугачева».
Через четыре дня прибыл в Пензу посланный генерал-поручиком Суворовым Великолуцкого полка поручик Ермолаев, который и был отправлен в Петербург с вторичным донесением главнокомандующего.
1 октября в столице было получено первое известие о поимке Пугачева и доставлении его в Яицкий городок. Оно произвело радостное впечатление, и многие поздравляли друг друга с окончанием бедствий.
Императрица Екатерина с восторгом узнала о пленении Пугачева и щедро наградила привезших это известие
[929].
«Богу воздаю благодарение, – писала она графу П.И. Панину
[930], – что мерзкая сия история, славу империи повреждающая, тем самым пресеклась, коя, не упоминая об ужасном внутреннем разорении, расстройстве и бесчисленных той шайки суровости и бесчеловечия, нас отсылала во мнении всей Европы к варварским временам от двух до трехсот лет назад к крайнему моему сожалению и увеличиванию наиглубочайшему сердца моего оскорблению о народном страдании».
Императрица приказала доставить Пугачева в Москву, под самым строгим караулом, чтобы он не мог никак уйти.
Письмо это застало графа Панина уже в Симбирске, куда он торопился уехать и куда приказал привезти Пугачева.
Глава 26
Благодарность графа П.И. Панина генералу Суворову и полковнику Михельсону. – Объявление главнокомандующего о поимке Пугачева. – Встреча графа Панина с Пугачевым в Симбирске. – Сожжение в Казани портрета Пугачева. – Объявление П.С. Потемкина.
Не принимая не только непосредственного, но и никакого участия в действиях отрядов, преследовавших самозванца, граф П.И. Панин гордился, однако же, тем, что Пугачев пойман во время его командования. Не зная еще, как, где и кем пойман самозванец, главнокомандующий в порыве радости уже благодарил начальников отрядов и приписал Суворову такие заслуги, которых тот и не выказывал.
«Истощается напоследок, – писал ему граф Панин
[931], – долготерпение Божие на злохищного кровопивца, вечного в роды родов ужаса, омерзения достойного. Уже напоследок [он] в оковах на переселение свое через лютую кару в уготованное ему на дне адском место, яко врагу Творца и всей Его твари.
Принимая оное очевидным знаком Всевышнего о благосостоянии России промысла, осязаемым свидетельством святого Его о своей помазаннице и управляемых ей народов попечения, с пролитием слез поздравляю с тем ваше превосходительство, яко единого из главнейших поспешиика к истреблению сего проклятого, гибельного сына, неутомимыми и предприимчивыми подвигами о которых не замолкнет имени вашего слава в вечности и приимут они праведные [награды] у престола великой нашей монархини, а я собственно во всю мою жизнь не престану никогда провозглашать их важность, превосходящую почти всякое возмездие…
По толиких трудах должно уже помышлять нам и об успокоении преславно трудившихся храбрых наших войск, почему и предлагаю вашему превосходительству о расположении оных по становищам на такую позицию, чтобы сподручно нам было их употреблять против не совсем еще укрощенных башкирцев и киргиз-кайсаков. А притом и то вам рекомендую, чтоб деташемент графа Михельсона, претерпевающий нужду в амуниции, которая поспешает уже в ваш край на судах вниз по Волге, как наискорее чтобы возмог оную получить.
Упомянуть теперь должно об увенчанном толикими поражениями злодея полковнике Михельсоне. С горестью я слышал, что он, через столь долгое время, не разбирая никаких воздушных перемен, гонявшись за ним беспрерывно, повредил свое зрение – [здоровье?] человека прочимого всемилостивейшей нашей государыней для славы и пользы ее империи есть неоцененно, то и советую я ему прибегнуть к целителям. А как находится при мне искусный доктор, то чтоб отправился он ко мне в Симбирск, где ожидают его мои дружеские объятия, облобызать его там, с чувством сердечным. То же самое чувствование предоставляю той сладкой минуте, в которую увижусь я и с вашим превосходительством, и для того имеете вы, по приведении всего под ордером вашим состоящего воинства в спокойное установление, отправиться ко мне в Симбирск же».