Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 144

Вечером поспешил я воспользоваться любезным приглашением и с нетерпением ожидал, чем разрешится неожиданно образовавшийся для меня вопрос о моей будущности. Участию, которое должен был принять в деле Иван Григорьевич Колосовский, я заранее радовался, потому что он, будучи долгое время дежурным штаб-офицером в штабе князя Аргутинского в Шуре, знал меня по хорошей рекомендации своего приятеля Кузьмича и помнил меня как батальонного адъютанта в Табасаранский поход 1851 года, когда я часто являлся в отрядный штаб за приказаниями. В Тифлис же он был переведен недавно.

Вечером В. П. Александровский передал ему причину моего приезда и спрашивал, что он посоветует. Иван Григорьевич с первых же слов оказался совершенно такого мнения, как выше изложенное. Он только подробнее развил доводы в пользу возвращения в полк.

– Успешные действия против возможных покушений Шамиля и удержание спокойствия в крае считают чуть ли не важнее побед над турками. Вот, например, блистательный поход князя Аргутинского на выручку Лезгинской линии возбудил такое удовольствие главнокомандующего, что хотя войскам не пришлось сразиться с горцами, тем не менее все будут награждены самым щедрым образом. Таких случаев будет немало, а кроме того, уже сделано распоряжение отправлять из Дагестана на зиму в Чечню для наступательных действий по два-три батальона – вот и новые случаи для отличий. При этом вы в своем знакомом кругу, при лучшей обстановке, чем в Малой Азии. Я решительно советую вам ехать назад и вооружиться некоторым терпением. А чтобы облегчить вам обратный переезд до Шуры, похлопочу найти вам какую-нибудь командировку.

Мне осталось только отвесить низкий поклон и рассыпаться в благодарности, тем более что полковник Колосовский – один из умных, опытных кавказских офицеров, и за его словами нельзя было не признавать авторитета.

Часу в 12, когда мы вместе вышли от Александровского, Иван Григорьевич еще раз подтвердил мне свой совет и приказал наведываться в штаб, чтобы узнать, когда окажется удобный случай для командировки.

Таким образом, прожил я в Тифлисе еще дня три-четыре. Грязь была большая, на всем лежал какой-то унылый вид. Князь М. С. Воронцов, здоровье которого в последнее время сильно пошатнулось, был, кроме того, крайне огорчен вспыхнувшей войной, к которой он не готовился. Турки открыли ее внезапным нападением на приморское укрепление Николаевское, которым и овладели, истребив почти весь слабый гарнизон наш. Войск в крае было мало, пути сообщения ужасные, продовольственных припасов недостаточно – все это, само собой, не могло радовать князя. Обычные приемы были отменены; для большего удобства в спешных занятиях и распоряжениях начальник главного штаба князь Барятинский устроил себе кабинет в доме наместника, и там к нему являлись все по служебным делам.

Во второй или третий приход мой в штаб полковник Колосовский встретил меня приятным известием об истреблении турецкого флота у Синопа, о чем князь Воронцов приказал послать с курьером сообщение ко всем местным начальникам, особенно в места, населенные мусульманами, с тем чтобы везде были отслужены молебствия и совершены возможно большие торжества в присутствии представителей туземного населения. Это поручение и предложил Иван Григорьевич возложить на меня, с тем чтобы не позже следующего утра я уже выехал. Вместе с тем он взял меня с собой, представил князю Барятинскому, тут же подписавшему все нужные бумаги и подтвердившему мне стараться о скорейшем и повсеместном распространении известия.

Выходя из кабинета начальника главного штаба, я в зале увидел князя Воронцова, что-то говорившего представлявшемуся в полной форме генералу. Я остановился. Князь взглянул в мою сторону, очевидно, узнал меня, и на лице его появилась известная дружественно-приветливая улыбка… Это было около 28–30 ноября 1853 года: я в последний раз видел незабвенного на Кавказе наместника, замечательного государственного человека, оказывавшего мне столько незаслуженного внимания. Месяца через три он покинул Кавказ после девяти лет блистательного управления, с тем чтобы уже более не возвращаться. В 1856 году князь М. С. Воронцов, пожалованный перед тем в фельдмаршалы, скончался в Москве. Впрочем, в 1853 году он уже очевидно ослабел и здоровье его было в плохом состоянии. Не было уже и прежней энергии и неутомимости в делах. К довершению всего неоправдавшаяся уверенность князя, что войны ни в каком случае не будет и что Англия не выступит нашей противницей, была поводом немалого огорчения…

Я возвратился в штаб, получил курьерскую подорожную, прогоны, кучу пакетов и на другой день в 8 часу утра уже трясся на перекладной по адской мостовой армянского базара.

XLIX.

Описывать свое обратное путешествие до Шуры я не стану. Была ужаснейшая осенняя слякоть, едва проезжая дорога так грязна, что, невзирая на курьерскую подорожную и впрягание по пяти, даже семи лошадей в перекладную телегу, случалось делать в некоторых местах от 6 до 8 верст в час. В Шемахе, приехав к губернатору генерал-майору Сергею Гавриловичу Чиляеву (брату моего бывшего начальника на Лезгинской линии) для передачи ему пакетов, я застал у него нашего командующего войсками князя Аргутинского-Долгорукова, которого везли в Тифлис совсем больного, в крайне печальном состоянии. Он хотя и сидел со своей неизменной короткой трубкой в руках, но, очевидно, в каком-то отупении, едва сознавая происходящее вокруг него…

Губернатор, прочитав известие о синопской победе, обратился к нему со словами: «Вот, князь, офицер прискакал курьером с радостным известием о победе на море». Но Моисей Захарович только посмотрел на меня своими мутными глазами, как будто силясь что-то вспомнить, и спросил: «Вы откуда идете?» – «Из Тифлиса, ваше сиятельство; я поручик Дагестанского полка Зиссерман, послан до Шуры с известием о победе». Опять мутный взгляд и молчание.

Очень грустно мне было видеть князя Аргутинского в таком положении. Мне живо вспомнился наш Табасаранский поход 1851 года, когда он был еще в своей роли деятельного начальника войск; затем его болезнь, когда несли его на носилках и когда я заметил уже признаки ужасной болезни – паралича, возобновившейся теперь в такой безнадежной степени. Видел я его тут в последний раз.

После обеда у генерала Чиляева я поскакал дальше. Кажется, за две станции до Кубы по дороге от грязи уже решительно не было никакого проезда. Меня повезли стороной, глухим песчаным берегом Каспийского моря, где мне пришлось увидеть оригинальную картину кочевья перелетных с севера птиц. Тучи, буквально тучи самых разнородных уток, гусей, гагар, лебедей, журавлей и других пернатых усеяли берег по небольшому заливу, на расстоянии каких-нибудь двух верст, поднимая при приближении нашем и непривычном им звуке колокольчиков такое гоготание, такой гам и шум, что я был просто поражен. Попав в первый раз в жизни в самый центр этого пернатого царства, я просто изумлялся и их количеству, и разнородности, и тому, что все это уживалось, по-видимому, так дружелюбно на небольшом пространстве. Татары-ямщики передали мне, что когда они несколько дней тому назад первый раз сюда приехали, птицы поднялись как саранча, сплошной массой, и произвели такой шум, что заглушали слова, а теперь их уже гораздо меньше: вероятно, проезд нарушил их спокойствие, и значительная часть откочевала куда-нибудь в другое место. Вообще обилие дичи в этой части Прикаспийского края в те времена было баснословно. В окрестностях Дешлагара Э. Ф. Кеслеру ^[37], страстному охотнику и отличному стрелку, случалось в одну охоту убивать более пятидесяти кабанов, которых на нескольких тройках отвозили домой; дикие козы, олени не переводились у него за столом, так же как фазаны, дупеля, а разных пород диких уток охотники Самурского полка били такими количествами, что солдаты варили с ними щи, солили их впрок!