Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 141

Достигнув урочища Динди, колонна остановилась на отдых, и предположено было послать приказание арьергарду следовать туда же. Но здесь получено было уведомление от князя Орбельяни из Закатал, что Шамиль, узнав о приближении дагестанского отряда, угрожающего его тылу, действительно переменил позицию и перешел на Месельдигерские высоты, через которые пролегает удобная горная дорога в верховья Аварского Койсу, к аулам ближайшего враждебного нам джурмутского общества.

На одной из этих высот для обеспечения дороги было недавно возведено и еще не окончательно вооружено укрепление Месельдигерское, в котором гарнизон состоял из двух рот Мингрельского егерского полка. Шамиль окружил это укрепление, несколько раз бросал свои толпы на штурм, но горсть наших храбрецов еще продолжала держаться. Князь Орбельяни собрал все, что только мог стянуть, и с пятью батальонами двинулся на выручку укрепления, но в виду многочисленного неприятеля, занявшего неприступные лесистые высоты, атаковать не решился и просил князя Аргутинского спешить, сколько возможно, для спасения гарнизона, которому угрожает крайняя опасность…

Ввиду такого известия уже нельзя было ожидать присоединения своего арьергарда, и князь М. З. Аргутинский 6 сентября двинулся со своей колонной через Закаталы к осажденному укреплению. Узнав об этом, Шамиль в 8 часов вечера того же числа еще раз повел штурм на Месельдигерский форт, но был отбит с уроном. Тогда, опасаясь встречи с соединенными войсками двух отрядов, он ночью на 7-е число отступил в Джурмут, а затем в горы.

Благодаря геройству двух мингрельских рот, державшихся тринадцать дней против десяти тысяч горцев, и изумительному движению дагестанского отряда предприятие Шамиля не удалось, грозные последствия были предотвращены. Но нет никакого сомнения, что падение укрепления послужило бы сигналом общего восстания, и тогда движение князя Аргутинского тоже могло бы быть задержано направленными против него в самые трудные места несколькими тысячами человек; наконец, распространились бы волнения даже за Самур, Аргутинскому пришлось бы заботиться о его подавлении уже у себя, в Дагестане, и он оказался бы вне возможности спешить на помощь Лезгинской линии.

Нужно, однако, сказать, что Шамиль оказался плохим, вялым, нерешительным предводителем воинственной толпы. В течение двадцати дней, невзирая на то что при первой встрече с отрядом князя Орбельяни он не только не потерпел поражения, но остался в своей позиции, Шамиль ничего не сделал, ограничился посылкой небольшой партии за Алазань на почтовую дорогу, где и были сожжены алмалинская и муганлинская почтовые станции да ограблены несколько проезжавших.

Появление этой партии за Алазанью возбудило, однако, в Тифлисе страх немалый, и князь Воронцов чрезвычайно беспокоился за судьбу отряда князя Орбельяни.

Затем Шамиль занялся атакой укрепления, в сущности ему ни в чем не мешавшего, и дал возможность прибыть дагестанским подкреплениям. При их приближении он поспешил отступить, не выждав даже атаки нашей, которую на своих неприступных лесистых горах, усилив завалами, он мог выдерживать хоть настолько, чтобы причинить нам чувствительные потери, и тогда уже отступить, в чем мы по условиям местности едва ли могли ему воспрепятствовать. Шамиль, впрочем, никогда не отличался особыми военными способностями; он был, бесспорно, хороший организатор и администратор – в духе кавказских горцев. Все же когда-либо удававшиеся ему военные действия были результатом лучших его наибов: Ахверды-Могомы, Шуаиб-Муллы, Гаджи-Мурата и некоторых других. Но этих джигитов в 1853 году с ним уже не было: они уже сложили свои буйные головы на службе делу мюридизма. С ним был бывший султан элисуйский Даниель-бек, но этот был еще менее военный человек, чем сам Шамиль. Этого обстоятельства тоже не следует упускать из виду при суждении о бездеятельности имама в течение 1853–1855 годов, когда, казалось, ему представлялась возможность причинить нам значительные беспокойства, на что и Турция, и ее союзники немало рассчитывали. Шамиль боялся рисковать, хорошо понимая, что одно сильное поражение, ему нанесенное, может весьма печально для него отозваться, подрывая обаяние и страх, сопряженные с его именем, среди горцев. Период его борьбы с нами между 1840–1856 годами, невзирая на очевидные успехи наши в Чечне вследствие принятой князем Воронцовым системы просек и казачьих заселений, все-таки был лучшим периодом для Шамиля, давшим ему возможность окончательно упрочить свою власть над разнородными, непривычными к подчиненности племенами. Он был близок к основанию чего-то вроде династии. Честолюбие его стремилось к целям более серьезным и положительным, чем честолюбие какого-нибудь горца Гаджи-Мурата, которому нужна была слава джигита, смелого предводителя партии в набегах и битвах с русскими, и потому совершенно естественно, что Шамиль держался более осторожной системы действий.

Цель князя Аргутинского была достигнута: он освободил Белоканский округ от нашествия. Его войскам не пришлось сражаться с горцами, но их изумительный поход, их неутомимость имели важный результат, а само предприятие и быстрота, с которой оно было приведено в исполнение, составляют одну из лучших услуг, оказанных генералом Аргутинским-Долгоруким Кавказу. К крайнему сожалению, этот поход, вьюги и метели, утомительные подъемы и спуски, неизбежные лишения отозвались на расстроенном здоровье князя: больным возвратился он в Темир-Хан-Шуру, и через два месяца ему стало так дурно, что пришлось его увезти в Тифлис, где он уже и не встал с постели. Смерть его лишила Кавказ одного из лучших, опытных военачальников и администраторов.

Об этом походе нам в Чирь-Юрте было известно, и мы крайне досадовали на вынужденное бездействие, особенно при скверной обстановке, в которой находились.

С уходом драгун настала совершенная тишина, и жизнь приняла самые скучные формы. Мы завидовали войскам, которым выпала счастливая доля выступить в поход против турок. Все наши разговоры только и вертелись на предположениях и фантазиях: потребуют ли из нашего полка хоть один батальон и который именно будет назначен. Когда мы узнали, что из Дагестана вытребовали в Турцию два батальона Ширванского полка, надежды наши ожили до того, что мы в каком-то нервном настроении со дня на день ждали приказания выступать… При затруднительности сообщений с Шурой известия оттуда получались весьма редко, и потому довольно было появиться кому-нибудь едущему из нашей столицы, хотя бы то был маркитант, чтобы мы атаковали его вопросами: что слыхать и не требуют ли войск в Турцию?

В один из пасмурных, чисто осенних дней, когда мы с Федосеевым и Щелоковым сидели в бараке за чаем и в облаках табачного дыма в сотый раз варьировали на тему похода в Турцию или о безобразиях нашего милейшего батальонера Б., послышался шум от быстрого движения колес и топота лошадей. Послали узнать, что случилось, и совершенно неожиданно узнали, что приехал из Шуры Кузьмич (то есть полковник Дмитрий Кузьмич Асеев, о котором я рассказывал выше) и остановился у майора.

– Ну, теперь кончено! – сказали мы в один голос. – Очевидно, нашему батальону идти в поход с Кузьмичом, не такого же господина посылать туда, как наш майор – его, значит, на место Кузьмича 4-м батальоном пошлют командовать. Ура! Вот так штука! Это нам награда за полтора года муки с Б.