И почти тут же пространство вокруг вернулась к нормальному состоянию. Неведомый помощник ушел. Тим понял это сразу. Перестало звенеть в ушах от посторонней силы.
Она теперь очень сильная. Она может прыгнуть с одной горы на другую. Собственно, ей даже прыгать не обязательно. Нужно только пожелать оказаться на соседней вершине. Или на любой другой горе в мире. Она может погладить пуму или медведя. Может бегать со стаей волков как своя. Может летать с ветром и течь вместе с водами реки. Ей больше не требуются еда и питье.
Она умерла?
Нет. Ну, почти…
Она – больше не она.
Ну, почти…
Она нашла его… Тима… Он жив. Почуяла чье-то отчаянное желание выжить. И тоску… Светлую и легкую. Тоску по несбыточной мечте. Не по такой мечте, которая превращается в в камень на шее, иссушая силы, забирая радость. Не по такой мечте, в которой ты каждый раз разбиваешься о напрасность всех попыток достичь ее, а надежда собирает твое истерзанное естество, склеивая его во все более неточное подобие целого. Не по такой мечте, какая была у нее самой, когда она была просто человеком. Когда ее звали просто Карими.
Она крутилась вокруг Тима последние дни. Купалась в его любви к жизни. Рядом с ним нечего было делать таким, как она. Не требовалось.
Ее вмешательство нужно было чуть дальше. Там, где стояло войско.
Оно напоминало ей чудовищный винегрет, в котором откровенно протухшие продукты были смешаны со свежими, теряющимися в общей кисло-плесневелой вони. Войско источало злобу, алчность, похоть, ненависть, иногда надежду, еще реже – любовь. Это чувство, как поистине бесценный бриллиант, не портилось вне зависимости от того, среди какого дерьма находилось. Именно эти крупицы человеческого Света и надлежало собирать в специальные сосуды таким сущностям, как она.
Вот именно возле войска она была нужна. Но туда не хотелось. Слишком больно. Грязно.
Она сунулась туда в один из первых дней. Зачем? Она сама толком не знала. Увидеть того, кто был ее мужем и кто бросил ее медленно и мучительно умирать одну в лесу. Надеялась уловить хоть малую толику сожаления или раскаяния. И, что уж там говорить, хоть каплю любви к той себе…
Не вышло. Она нашла только страх и злобу.
А Тим… Он переживал за нее. Искренне. Она чувствовала. Она видела. Его скорбь по ней. Его негодование на ее мужа. Он пошел на риск ради нее, сцепившись с тем солдатом, и собирался рисковать дальше, отправляясь на ее поиски. А ведь он ранен. Ему больно. И это вышло из-за нее. Если бы она не имела глупость заблудиться тогда, Тим бы не пострадал. Но тогда он тух бы в той помойной бочке человеческих и не только чувств, которую привез сюда Вегран.
Она помогла. Отводить глаза людям и перерабатывать негожее для таких, как она, – это плевое дело. Это ее наказание – подчищать за людьми их эмоциональный мусор, который они так бездумно разбрасывают в пространстве. Это место, эти горы должны оставаться чистыми.
– Карими! – ее вызвали. Она вздохнула и перенеслась на зов.
Логово встретило Карими полумраком и сыростью. Свод огромной пещеры смыкался высоко над головой. В стенах пещеры, словно в гигантском улье, были выдолблены соты с запечатанными в них телами. Где-то среди них лежало истерзанное и разбитое, но все еще живое тело Карими.
Посреди пещеры около длинного стола копошилась старуха. Ее длинные седые волосы почти подметали кончиками пол пещеры. Рукава простого светлого балахона открывали узловатые пальцы с желтыми ногтями. Концы кожаного пояса старухи были украшены двумя колокольчиками, которые позвякивали при каждом движении.
Эта старуха – ее тюремщик, освободитель и спаситель в одном морщинистом лице.
– Зовущая, – Карими опустила голову в приветственном жесте.
– Оставь эти человеческие замашки, – буркнула старуха. – Лучше расскажи, зачем к людям полезла.
– Я…
– Твоя задача – чистить пространство. Находишь сгустки чувств – ровняешь. Ты – Ак-Тау – одна из хранителей Южных гор. Тебе выпала огромная честь послужить этому месту. Невероятная милость для такой жалкой трусихи.
– Я не трусиха! В чем моя трусость?
– Да? А кто думал: «Ой, меня не любят! Ой, меня бросили в горах! Ой, я так боюсь попытаться выжить, и поэтому сигану-ка я с горы!» Ты больше не человек. Человеческой жизнью надо было жить, когда ты была живая. Чего тебе не жилось человеком?
– Мне было плохо. Для меня жизнь рухнула!
– Да мне плевать, что там у тебя рухнуло… Пусть хоть в труху рассыплется и с Ничем сравняется. Посмела осквернить самоубийством это место, будь добра – искупи.
Карими замолчала. Начать рассказывать о своей жизни человеком? Не поймет. И слушать не станет. А объяснить хотелось. Оправдаться. Доказать, что у нее были причины так поступить. Закончить мучения. Закончить то, смысла в чем уже не видела.
– Ты хотела перестать быть человеком, ты это получила. Вы, человечишки, никогда не цените то, что имеете, – старуха нервно листала какую-то книгу. – Подбираешь вас, учишь вас, даешь вам невиданную силу и свободу. А в ответ получаешь неспособность запомнить простые правила: береги горы и не вмешивайся в судьбы людей.
– Ты учила меня всего три дня.
– Целых три дня! Цени!
– Моя «свобода» больше похожа на каторгу!
– Ты еще каторги не видела… И зачем тебе свобода? У тебя была свобода, и ты свободно прыгнула со скалы. Теперь ты принадлежишь мне, пока не заслужишь прощение.
– А кто решает, заслужила ли я прощение?
– Я, – осклабилась щербатым ртом старуха.
– И когда это будет?
– Когда я решу! – Зовущая сплела руки на тощей груди.
– И многих ты уже отпустила обратно?
– За последнюю тысячу лет… – бабка задумалась, шамкая губами и загибая пальцы. – Ни одного…
– Значит, и меня ты отпускать не собираешься?
– Куда отпускать-то? – старуха хихикнула, глядя на Карими, как на ущербную. – Переродиться ты не можешь. А тело свое сама же и исковеркала. Вон оно, там лежит, все ломанное-переломанное!
Старуха ткнула пальцем куда-то вверх:
– Иди, забирай. Проживешь в нем минуты две. Ну, может, три. А потом снова ко мне вернешься. Дань твоя мне еще не уплачена.
Карими чувствовала себя полной дурой. Старуха издевалась над ней с явным наслаждением. Чуть ли не приплясывала от удовольствия.
– А Свет? Где его столько набрать? Здесь людей почти нет.
– А кто тебе сказал, что Ак-Тау существуют только в горах? Каждый служит тому месту, в котором он намусорил.
Старуха заливалась соловьем.
– Ну, ты только подумай, дуреха! Зачем тебе тело? Нет тела – нет проблем. У тебя больше нет привязок к этому миру. Только остатки тела и твой нелепый прыжок. Ты свободна! По-настоящему… Более свободной ты будешь только в миг перерождения души. А потом снова… Новое тело, новый мир, новые якоря, новые страхи, новая боль, новая грязь… Зачем тебе это? Ты можешь вечно жить здесь! В тишине, в покое, охраняя этот благословенный лес и эти древние горы. И чем больше времени пройдет, тем легче ты будешь себя чувствовать. Ты даже свою человеческую жизнь помнить перестанешь. Нет прошлых привязок – нет чувств – нет памяти. Ну разве не здорово? – Зовущая хлопнула в ладоши в порыве восторга.