Смерть в Миракл Крик - читать онлайн книгу. Автор: Энджи Ким cтр.№ 76

С тех пор она всегда заходила внутрь с Генри, рассказывала шутки, пела глупые песенки, чтобы отвлечь его, но он так и не полюбил сауну. Каждый день, залезая внутрь, он повторял: «Генри храбрый. Генри не плакса». И быстро моргал, как бы сдерживая слезы. Когда он во время сеансов утирал слезы, она сглатывала и говорила: «Вау, как ты потеешь, у тебя даже из глаз пот выступает!»

Вспоминая это теперь, она гадала: верил ли ей Генри? Иногда он с улыбкой отвечал: «Генри сильно потеет!» Была ли улыбка искренней, от облегчения, что она не ругает его за слезы, или притворной, чтобы сделать вид, что это и правда пот? Была ли она просто жестокой мамой, которая запугала ребенка, или психопаткой, научившей его лгать? Или и то, и другое?

Дверь открылась. Шеннон вошла вместе с Анной, коллегой, и она увидела знакомый коридор рядом с залом суда. Ну, конечно. Она в одной из переговорных.

Шеннон сказала:

– Анна нашла вентилятор, а я принесла воды. Вы все еще очень бледная. Вот, выпейте, – она поднесла стаканчик к губам Элизабет и наклонила, как дают попить инвалидам.

Элизабет оттолкнула его.

– Нет, мне просто жарко. Здесь тяжело дышать.

– Знаю, извините, – ответила Шеннон. – Здесь намного теснее, чем в нашей обычной комнате, и здесь нет окон.

Элизабет хотела было спросить, почему окна так важны, но тут вспомнила. Щелчки и вспышки камер, как Шеннон пытается заслонить ее, а репортеры атакуют нескончаемым градом вопросов: Что значит, не было никакой кошки? У ваших соседей есть кошки? У вас когда-либо была кошка? Вы любите кошек? У Генри была аллергия на кошек? Вы верите в онихэктомию?

Кошка. Царапина. Рука Генри. Его голос. Его слова…

Элизабет ощутила приступ слабости, чувства уплывали, мир потемнел. Ей нужен воздух. Она подставила лицо прямо под струю от маленького вентилятора, закрепленного на столике. Адвокаты ничего не заметили, они проверяли голосовую почту и письма. Она сфокусировалась на воздухе, на сливающихся воедино лопастях, и минуту спустя кровь вернулась в голову, в черепе стало покалывать.

– Это что, фотография ногтей Элизабет? – спросила Анна.

– Вот черт, готова поспорить, присяжные… – начала Шеннон, но Элизабет закрыла глаза, приставила ладони к ушам, сосредоточилась на шуме вентилятора, который при должном усилии заглушал их голоса, оставляя только слова Генри. «Ездила бы в отпуск по всему миру. Я не должен был родиться. Кошка меня ненавидит».

– Кошка меня ненавидит, – произнесла она едва слышно. Интересно, он говорил о некой абстрактной кошке, или о ней, исцарапавшей его и превратившейся в его рассказе в кошку. Неужели он правда думал, что она его ненавидит? И еще отсылка про отпуск: она однажды сказала это Терезе. Но она тогда отодвинулась подальше от Генри, который смотрел телевизор, и говорила шепотом, чтобы точно не было слышно. Но он услышал. И ее тоже шепотом сделанное признание, что иногда она мечтала, чтобы он умер: эти слова эхом отскакивали от стальных стен и достигли его ушей.

Она как-то читала, что звуки оставляют постоянные отпечатки; тоновые вибрации проникают в близлежащие предметы и остаются навечно на квантовом уровне, как если бросить камушек в океан и рябь никогда не прекратится. Неужели ее слова, во всем их безобразии, проникли в атомы стен, так же, как боль Генри от того, что он их услышал, пропитала его мозг: и что во время последнего сеанса Генри сидел на том же самом месте в тех стенах, и безобразие и боль столкнулись и превратились во взрыв, раскидывая его нейроны в стороны, разрывая его изнутри?

Дверь открылась, вошел еще один юрист, Эндрю.

– Рут Вайс согласилась!

– Правда? Это замечательно, – ответила Шеннон.

– Демонстрантка? – подняла глаза Элизабет. Шеннон кивнула.

– Я попросила ее дать показания относительно того, как Пак угрожал ей. Это поддерживает нашу…

– Но ведь она это сделала. Она разожгла огонь и убила Генри. Вы же это знаете, – сказала Элизабет.

– Нет, я этого не знаю, – ответила Шеннон. – Я знаю, что вы так думаете, но мы это уже обсуждали. Из полицейского участка они поехали прямиком в Вашингтон. Согласно данным с вышки сотовой связи, в 21:00 они уже были в Вашингтоне, так что нет шансов, что…

– Они могли все спланировать, – сказала Элизабет. – Одна из них могла задержаться, чтобы устроить поджог, а телефоны они могли увезти, чтобы обеспечить алиби. Или могли просто очень быстро ехать, тогда можно доехать за пятьдесят минут.

– Ничто из этого не подкреплено доказательствами, в то время как на Пака многое указывает. Мы в суде. Нам нужны доказательства, а не догадки.

Элизабет покачала головой.

– Со мной полиция так и поступила. Неважно, я ли это сделала на самом деле, меня проще всего обвинить. Вы делаете то же самое. Я вам все время твержу, что надо расследовать действия демонстрантов, но вы сдаетесь просто потому, что слишком сложно найти доказательства.

– И это, черт побери, правда, – сказала Шеннон. – Искать настоящих преступников – не моя задача. Я должна защищать вас. И плевать, как сильно вы их ненавидите. Если они могут помочь вам заставить присяжных посмотреть на Пака как на вероятного преступника и снять обвинения с вас, они ваши лучшие друзья. А они вам безусловно нужны, после сегодняшней сцены вы потеряли всякую поддержку. Ходят слухи, что Тереза вернулась на сторону Эйба.

– Это правда, – сказал Эндрю. – Я сам видел, проходя мимо. Она сидела там одна, потом встала и пересела на сторону обвинения.

Тереза, ее последняя и единственная подруга. Ну конечно, ее отпугнула эта история с кошачьими царапинами.

– Вот черт, – ругнулась Шеннон. – Не понимаю, зачем ей выставлять все так напоказ, все эти переходы через проход. Не удивительно, что Эйб так надулся.

– Мы только что его видели, он сообщил, что следующей вызовет давать показания Терезу, – поведала Анна. – Он пытается нас заинтриговать. «Она слышала очень любопытные вещи, они очень заинтересуют присяжных», – повторила Анна, имитируя южный выговор. – Он такой подлец.

– Я тоже об этом думала, – сказала Шеннон. – Он сказал, что Тереза будет давать показания о том, что она слышала, а значит, они подпадают под исключение из правила о слухах, что означает, в свою очередь,…

– Допущение? – сказала Анна.

– Я так предполагаю, – Шеннон повернулась к Элизабет. – Вы говорили Терезе что-либо, что может навредить вашему образу? Судя по тому, как он себя вел, там какие-то обличительные подробности.

Только одно. Тот разговор в камере. Постыдные, тайные слова, которые они шептали друг другу наедине, не предназначенные ни для кого более, не предполагавшие пересказов. Она не выносила даже мысли о тех словах, а Тереза собиралась повторить их перед судом, и скоро их разнесут сайты и газеты по всему миру.

Она ощутила себя преданной. Она хотела отыскать Терезу и выспросить, как та могла повернуться к ней спиной, когда сама же говорила то же самое, думала то же самое. Она хотела рассказать Шеннон, как Тереза говорила, что желает Розе смерти. Как бы она обрадовалась, если бы Шеннон порвала ее в суде. Чтобы обо всех заботящаяся мать-Тереза хоть один раз предстала в роли Плохой Мамы.