Черный воздух. Лучшие рассказы - читать онлайн книгу. Автор: Ким Стэнли Робинсон, Джонатан Стрэн cтр.№ 52

Cтраница 52

Рассказы Брамы о Максе Каррадосе, слепом детективе, я в юности очень любил. Наделенный необычайной чуткостью, остротой слуха, обоняния и осязания, Каррадос обладал гениальным, не меньше, умом, блестящими дедуктивными способностями, а еще был богат – имел особняк, держал секретаря, лакея и шофера, служившего ему глазами. Что еще нужно для счастья читателю, одаренному воображением, вроде меня? Я читал все, попадавшееся под руку; голос аппарата для чтения стал для меня привычнее любого из знакомых человеческих голосов. Между всем этим чтением и занятиями математикой я мог без труда ускользать от собственных ощущений в «вербальную ирреальность» Катсфорта и болтать об очертаниях облаков да красках цветочных лепестков не хуже самой Хелен Келлер ^[37]. Мир, становящийся лишь чередой текстов… здорово смахивает на деконструкцию ^[38], не так ли? И, разумеется, сделавшись старше, я был очарован деконструктивистами прошлого века. Мир как текст: «Начало геометрии» Гуссерля изложено всего на двадцати двух страницах, а «Введение к “Началу геометрии”», написанное Жаком Деррида, – на ста пятидесяти трех, так что вы наверняка понимаете, чем все это меня привлекло. Если, как, очевидно, полагают деконструктивисты, мир есть не более, чем собрание текстов, то, обладая способностью к чтению, я, будучи слеп, абсолютно ничего не теряю, ведь так?

Молодость… Юные могут быть крайне упрямы. И крайне глупы.

– Ладно, Джереми, – сказал я. – Организуй мне встречу с таинственным объектом, все это начертившим.

– Ты вправду этого хочешь? – откликнулся Блэзингейм, старательно пряча охватившее его возбуждение.

– Разумеется, – подтвердил я. – И заниматься этими почеркушками далее до тех пор не собираюсь.

Да, тоже не без задней мысли… но я-то умею скрывать подобные вещи куда лучше Джереми.

– А что тебе удалось в них разобрать? Для тебя эти построения что-нибудь значат?

– Не так уж много. Ты меня знаешь, Джереми, чертежи – мое слабое место. Вот если б она на моделях все это показала, или письменно изложила, или хотя бы устно… одним словом, хочешь, чтоб я продолжал, – организуй личную встречу.

– Э-э… о'кей, погляжу, что из этого выйдет. Но толку от разговоров с ней не слишком-то много. Встретишься – сам поймешь.

Однако ходом событий он явно остался доволен.

Однажды, в старших классах, я, выходя из спортзала после урока физкультуры, услышал, как один из наших тренеров (один из лучших учителей, каких я когда-либо знал), беседуя с кем-то у себя в кабинете (и, видимо, стоя спиною к дверям), сказал:

– Понимаете, проблема большинства этих ребятишек не в физических недостатках. Проблемы эмоционального свойства, порождаемые недостатками, – вот вправду тяжелое бремя.

Сидя у себя в кабинете, я слушал читающий аппарат. С годами его монотонный механический (для многих коллег – практически нечленораздельный) голос сделался для меня чем-то сродни неловкому, беспомощному, бестолковому другу. Я окрестил его Джорджем и, дабы хоть как-то обогатить убогую машинную речь аппарата, постоянно вносил в его программу новые правила произношения, но все напрасно: Джордж всякий раз находил новые способы исковеркать язык. Раскрыв книгу, я уложил ее на стекло, страницами вниз.

– Поиск первой строки, – проскрежетал Джордж, загудев сканером, и начал читать Роберто Торетти, цитирующего Эрнста Маха и рассуждающего о его мыслях.

(Теперь представьте себе нижеследующее, произнесенное практически по слогам, самым высокопарным, неуклюжим, неправильным образом, какой вы только способны вообразить.)

– «Наши представления о пространстве берут начало в нашей физиологической конституции (обозначая курсив, Джордж сильно повысил тон голоса, что также значительно замедлило его речь). Геометрические концепции есть продукт идеализации физического пространственного опыта». Но ведь физиологическое пространство совсем не таково, как бесконечное, изотропное, метрическое пространство классической геометрии и физики, и в лучшем случае может быть структурировано, как пространство топологическое. Рассматриваемое как таковое, оно естественным образом распадается на ряд компонентов: зрительное (или оптическое) пространство, пространство тактильное (или гаптическое), пространство аудитивное и т. д. Оптическое пространство анизотропно, конечно, ограничено. Гаптическое пространство – по Маху, «пространство нашей кожи, соответствующее двумерному, конечному, неограниченному (замкнутому) риманову пространству». Это, безусловно, нонсенс, поскольку римановы пространства метричны, тогда как пространство гаптическое – нет. На мой взгляд, здесь Мах имеет в виду, что последнее естественным образом можно рассматривать как двумерное компактное связное топологическое пространство. Оторванности гаптического пространства от оптического Мах достаточного внимания не уделяет…

Услышав четыре быстрых удара в дверь кабинета, я нажал кнопку, ставящую Джорджа на паузу.

– Войдите!

Звук отворяющейся двери.

– Карлос!

– А-а, Джереми, – откликнулся я. – Как поживаешь?

– Прекрасно. Я привел Мэри Унзер – ну, помнишь, ту самую, начертившую…

Почувствовав, услышав появление в кабинете нового, еще одного лица, я поднялся на ноги. Бывают, знаете ли, в жизни случаи (вот и этот – из числа таковых), когда сразу же понимаешь: перед тобой – некто, странным, необычным образом отличающийся от… (М-да, скверно, скверно язык наш приспособлен для передачи ощущений незрячего.)

– Рад познакомиться.

Выше я говорил, что могу отличать темноту от света, – и в самом деле могу, хотя особой пользы сия информация не приносит. Однако в данном конкретном случае я был поражен привлекшим внимание «зрением»: гостья, гораздо темнее других людей, оказалась чем-то наподобие темного сгустка посреди кабинета, причем лицо ее было значительно светлей всего прочего (если, конечно, это и вправду лицо).

Долгая пауза, а затем:

– Границе n-мерного пространства стоим мы на, – сказала она.

Сразу же после чтения Джорджа явное сходство ее интонаций с интонациями аппарата поражало до глубины души. Те же механические, размеренные переходы от слова к слову, та же бесчувственность робота… Предплечья мои покрылись гусиной кожей.

С другой стороны, ее голосу голос Джорджа проигрывал вчистую.

Фундаментально глубокий, трепещущий там, за ширмой странной интонации, голос гостьи обладал весьма низким тембром, тембром фагота, а может, шарманки, с этаким шкворчащим призвуком, свойственным людям, привыкшим говорить отчасти «в нос», что сочетается с чрезмерной расслабленностью голосовых связок. У врачей-логопедов это зовется «штробас» (в буквальном переводе с немецкого, «соломенный бас»). Обычно в гнусавости голоса приятного мало, но при достаточно низком тембре…