Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… - читать онлайн книгу. Автор: Эрих Мария Ремарк cтр.№ 91

Человек живет только подтверждениями. Потому также только для нее — все остальное остается в тумане.

30.12.<1950. Нью-Йорк>

29-го пополудни послал ландыши Наташе. Письмо о носорогах, вне стада — мольба, вопросы, печаль. Она позвонила. Нам надо встретиться лично, поговорить не по телефону. На следующий день. Отвратительный разговор. Она послала телеграмму к моему дню рождения; ответ был таким холодным. (Правда.) Потом она заметила, что я слишком вредный, но бываю приветливым с другими. Когда сказал о докторе, она ответила с улыбкой, что это был вовсе не доктор, а кто-то другой.

Заявил, что не понимаю, как она может считать, что я ее оставил и т. п., когда у нее уже был кто-то другой. Она: «Это интересно». Я: «От этого тошнит». Она: «Я люблю тебя — не значит влюблена». Что-то про чудесную дружбу. Потом опять: «Мы никогда не подходили друг другу». Она никогда мне не доверяла. Я: «Если появляется кто-то другой, тогда ничего не поделаешь. Одна любовь убивает другую. Если кто-то другой, так? Да. Так же, как у нас?» Она с улыбкой: «Каждая любовь разная — более спокойная, понятная, ясная. Мы теперь на распутье — но он всегда останется в моей жизни, как отец, как брат».

Я использую эту возможность, чтобы порвать. Позвонил ей. Она: «Вы видите недоразумения. Я думала, навсегда». Когда я ее переспросил (в ее комнате): «Навсегда?» Она: «Я больше не хочу употреблять это слово». Как решающий довод: мы не были привязаны друг к другу, но у нас было много приятных моментов.

В телефонном разговоре она была несколько высокомерна: «Я должна принять ванну — хорошо, мы еще встретимся у Мюллеров».

У одного сердце разрывается на части, другой собирается принять ванну.

Вечером с Кестлером, его женой и Агнес Кникербокер. Китайское вино. Очень напился. По праву. Мало что помню. Только что мы были в «Эль Морокко», а потом я в клубе. Спал.

Вчера позвонил днем. Упрекнул ее в том, что она сказала. Бессердечность. Согласился с ней, что мы не подходим друг другу. Она повесила трубку.

Пополудни (все также вешает трубку) послал ей цветы и повторил ее фразу о «приятных моментах», как итог всех десяти лет. Прогулялся. Вдали туман. Дышал. Разглядывал людей. Вернулся. Вдруг стало невыносимо, что я для нее теперь плачущий ребенок, который сидит и ждет, когда мама вернется. (Она говорила, что у нее ко мне материнское чувство.) Идиотская ситуация. Позвонил. Цветы как раз получила. Сказал ей: «Ты сделала это. Я свободен. Как лавина. Кажется, ты мне говорила так о себе». Как гора упала с плеч. Она: «Ты видишь, хорошо, что мы поговорили». — «Абсолютно. Чудесно. Словно уйти с вымершей улицы. Закончилась эта прогулка, и вдруг весь мир перед тобой снова; затхлый воздух сменился ароматом плодородия, люди, жизнь снова подходит ближе». Она: «Да, это чудесное чувство — освободиться от любви, отбросить прочь ужасный последний вечер. Теперь я вижу тебя прежним». Я: «Мы всегда были по большей части действительно влюблены в наши фантазии. Мы возвели высокий пьедестал, но с той же любовью, что в „Портрете Дориана Грея“: кто-то рисует его со всей фантазией, но только одна личность может меняться, личность того, кто изображен…»

Что-то прервало нас, собака и т. п. Она: «Я могу тебе перезвонить?» — «Конечно, я дома». Она не перезвонила.

Чувствую себя лучше. Другая роль была слишком нелепа. Я осел. Кестлер: «Что до рода Астра, которые умирают от любви, у Гейне было сказано с иронией: астра — значит „осел“».

Вчера вечером Маргот Опель. Поужинали. Пиво. Смеялись. Потом со снотворным в постель. Сегодня утром тяжесть в груди, но есть надежда, что вчера что-то было истинным. Иначе почему мне все это пришло в голову?

Кэрол Райтер* вчера поздно вечером.

29.01.<1951. Нью-Йорк>

Вчера вечером у Карен. Принес ей шарф, который подарила мне Бригитта*. Бутылка «Дайдесхаймер Кизельберг», 1947 года. С собакой по слякоти. Деревья стоят мокрые, капают талым снегом, небо серое, красное и палевое, освещенное световыми рекламами. Желание чувствовать его глубоко, не со стороны.

Об этом. Боязнь работы. Уклонения. Уклонения от всяких решений. Смущение перед непосредственным чувством. Никогда напрямую, всегда опосредованно, чтобы избежать этого. Комплекс импотента. (Который возник позже, нет возможности так глубоко исследовать, как другие.) Чувство, будто ты шарлатан. Недоверие к работе. (Отсюда, вероятно, боязнь.) Все контакты происходили с чувством, что позже, скорее всего, догадаются, что я ничего не умею, поэтому быстрое завершение.

Глубокое недоверие к себе самому. Подозрение, что ты неудачник! Откуда? Глубже и дальше, к Тео, моему брату? Быть нелюбимым, отсюда недоверие к самому себе; преувеличения, обман, ложь, всегда, чтобы представить себя лучше. Может быть! Послевоенные дела, головная боль от них до сих пор, как говорит мой отец: маркировка. Это наследственное? Никода раньше подобного не замечал у отца. Только теперь, с возрастом. Сроки рождения у нас рядом, 12-го и 22-го июня. Необходимость стать больше, чем ты есть. Отсюда прямой путь: все, что не удается, это не неудачное дело, — это именно я, который опять оказался неудачником. Отсюда страх принимать решения. Страх перед привязанностями (Н. — должен был на ней жениться. Нет, мы слишком разные). Подозрение к себе самому. Необходимость подтверждений. Искать здесь. Истолковать.

Изменение пути, подальше от переживаний, которые в начале эмоциональных отношений с женщинами будут истолкованы как авторитет, превосходство, независимость; раздражает; они атакуют. Когда-то (в большинстве случаев) наступает кризис (чаще всего, когда начинают интересоваться кем-нибудь еще или делают такой вид, или пытаются, чтобы добиться реакции, — и моя реакция вовсе не та, которой они ожидают (при неверном понимании авторитета): «прекрасно, уходи, делай что хочешь», или: «ступай к черту», — но, напротив, страх ее потерять. Я сразу же пытаюсь удержать ее, становлюсь еще заинтересованней, оживленней, пишу письма, посылаю стихи и демаскирую себя (если это можно так назвать, чтобы меня поняли.) Они вдруг видят, что это была слабость переживания, что я зависим, не имею авторитета, и тут начинается поход мщения.

Возможно, я затягиваю отношения (которые в это время должны были бы прерваться или позже, при следующем случае) путем моей привязанности и т. д., как с Н., где к этому я пришел гораздо позже, но страдаю, становлюсь не настоящим, выпадаю из фокуса и должет платить за это все более высокую цену.

Теперь: никакого раскаяния. Я ее потеряю в любом случае, раньше или позже. Ни одна из них не была верна и постоянна с другим.

Но все это так. Поэтому по совету Греты Миллер: «Не делай шагов навстречу». Когда Петер в первый раз почувствовала авторитет (с Марлен, когда я ушел безо всяких разговоров), все ее выходки закончились, все, что она до этого устраивала.

Обезьяний театр, который я устраиваю при каждой беседе, с последующими большими проблемами — вместо того чтобы просто сказать «нет». Я же говорю: нет, обезьяний театр будет тогда, если я что-нибудь упущу.