Разговор за столом был необычно веселым. Доктор занимал царицу рассказом о своих детях, оставленных в Берлине, от которых этим утром он получил весточку; царица внимательно слушала, следя за тарелкой Алексея. Царь, оставив Татьяну беседовать с Ольгой, заговорил по-французски с Анастасией. Мария перебивала Татьяну и шептала что-то Ольге на ухо, и обе они прыскали от смеха, поглядывая на солдат, сидящих на другом конце стола, Демидова – даже она была более воодушевленной и веселой, чем обычно, – меняла тарелки раньше, чем они пустели. То и дело она заговаривала с поваром и смеялась, отгоняя прочь камердинера: «Иди, иди к солдатам…»
Все ждали харитоновского торта, но притворялись, что ничего не знают об этом, чтобы не портить повару его затею и сделать сюрприз Алеше, большому любителю сладкого. «Этим типам мы тоже должны дать?» – спросила камеристка царицы у повара, и тот, обхватив себя руками за плечи, покачал головой: «Как мы можем не дать им, ты же сама знаешь».
Доктор углубился в спор с царем о поведении французских войск там, на войне. Он знал, что царь питает слабость к французам и особенно остро переживает их предательство после революции. Николай помнил едкие комментарии во французских газетах о своем отречении. Столько лет верного союзничества с его стороны! Он удерживал немцев под Марной, чтобы они не могли взять Париж, и что получил взамен? Обвинения и презрение.
Пользуясь необычной разговорчивостью царя, доктор хотел подвести его к мысли, что в храбрости и стойкости русские много сильнее французов, солдат слишком легкомысленных и пугливых, эмоциональных, не поддающихся дисциплине. Царь и не возражал ему особенно – растущее беспокойство мешало ему продолжать разговор. Он бы отдал половину своей прежней власти, чтобы узнать, что думают о русских и французах эти трое солдат, жующих в полном молчании. Николай часто поглядывал на них: он знал, что они были из той команды «латышских стрелков» из десяти человек, входившей в секретную комиссию, которых прислали, чтобы сменить прежний караул, поскольку имелся «особый случай и особые обстоятельства». Они не были похожи на литовцев; может быть, молва окрестила их так заодно со всеми инородцами, жившими в империи и плохо говорившими по-русски. Они больше походили на венгров, попавших в плен на войне и оставшихся с красными. Что им за дело до русских солдат и до их боевых качеств! Николай попытался представить себя иностранным солдатом, который рассматривает, как царская семья ужинает под конвоем.
Кем они были для этих троих? Чем отличалась, на их взгляд, от остальных женщин царица? А государь российский? Что было в их молчании – смущение или безразличие? Скорее второе, поскольку ели они медленно, тщательно рассматривая и прожевывая каждый кусочек, и Николаю это было неприятно. Караульные очень редко поднимали свои глаза от тарелок, ни разу не перемолвились словом даже между собой, они спокойно и уверенно накладывали себе еду, словно были в обычном, ничем не примечательном трактире, где не на что смотреть. На тарелках они не оставляли ни кусочка, но и особо голодными не казались.
В какой-то момент Николай почувствовал, что разговор с доктором смешон и тягостен: все они были смешны, абсурдны в глазах этих трех солдат. Вспышка веселости в этот ничем не выделяющийся июльский день 1918 года, устаревшие титулы «ваше величество» и «ваше высочество», патриотические разговоры, урок французского, торт придворного повара – все казалось глупым и смешным рядом с этой тройкой, молча жующей мясо.
Алексей ел очень медленно, все еще думая о песне. Если бы он был царем, он бы точно нашел эту девушку, он бы отправился на ее поиски вместе с солдатами. Почему в песне говорилось, что царь ушел один? Почему он оделся как простой солдат? И почему не вернулся? Вилка царевича застывала на полпути ко рту, он смотрел куда-то вдаль, думая, чем же закончилась песня, та, настоящая, солдатская, а не та, о которой рассказал отец. Ведь отец только пересказал ее, он не стал петь. Теперь солдаты сидели перед ним, ели вместе с ним, и ему так хотелось спросить о песне! Но что бы сказала мама, если бы он решился заговорить с ними? Алексей попытался привлечь внимание невозмутимой троицы, глядя на них в упор. Это было непросто, потому что Та тьяна внимательно следила за ним. То т, который сидел посредине, с бородой, казался посимпатичнее остальных. Вот он даже на секунду посмотрел на мальчика.
Наступил момент триумфального выхода Харитонова с огромным тортом на самодельном картонном подносе. Под аплодисменты, крики восторга и одобрения Трупп с Демидовой освобождали место в центре стола. Алексею положили первому, и Николай тут же позволил ему попробовать. Даже Аликс улыбалась. Неожиданно Алексей перестал есть и вполголоса попросил у отца позволения дать торта и солдатам. Аликс не расслышала его просьбы и склонилась к Николаю, спрашивая, в чем дело, а Алеша, весь напряженный, как струна, уже ставил перед чужаками в военной форме тарелку с тремя кусками. Пока они раскладывали ломтики по своим тарелкам, он спросил у того, бородатого, не они ли с утра пели песню и не могут ли спеть ее еще раз. Трое приняли угощение с тем же молчанием, с которым принимали еду от Труппа или Демидовой. То т, который сидел в центре, жестами дал Алексею понять, что не знает русского языка, не понимает вопроса. Теперь Алексей точно знал, что это были не они, не те солдаты, которые пели, и вернулся к себе на место.
Все, кроме солдат, от души хвалили повара за отменный торт. Разговор возобновился. Ольга, Мария и Анастасия заговорили о подарке для церкви, откуда приходил священник, о рисунках Анастасии, которые сестры хотели вставить в рамки и повесить на мрачные голые стены. Алексей повернулся и посмотрел в окно: он услышал шум крыльев. Прибыли последние, самые усталые и самые верные. Больше уже не будет. Значит, час настал. К нему подошла Татьяна и положила на его тарелку свой кусок торта.
– Алеша, для меня это слишком много. – И погладила его по волосам, а потом вложила в руку первый гранат, который созрел в саду, еще кислый, недоспелый.
– Анастасия хотела подождать твоего дня рождения, но я подумала, что лучше сегодня. Остальные уже попробовали и сказали, что он еще не совсем спелый, но уже ничего. Видишь, как плотно сидят зернышки? – Глаза Татьяны были полны слез, которые она не могла скрыть.
Алексей тут же оторвал кусочек кожуры и принялся рассматривать тесно сидящие красные зернышки.
– Ни одно из них не выпадет, и их так много, так много, что не сосчитаешь…
Царевич взял в рот несколько зернышек и стал высасывать кисловатый, терпкий сок, глядя на круглый плод и думая, что он никогда не доест его до конца. К вечеру он так и уснул со своим гранатом в руке, растянувшись на постели одетым.
Та ким и увидел его Николай. Отец смотрел на сына, вокруг сгущались сумерки. «Дни становятся короче, – подумал он, – середина лета – начало осени». Алексей был так красив в своем доверчивом отстранении, его чело было ясным после такого славного дня, когда он и пел, и играл, и даже ходил. Красная шелковая рубашка, вышитая сестрами, была расстегнута на шее.
– К вечеру моя борода становится спутанной и пыльной, а твоя золотая копна так и остается волосок к волоску, их не раздергивает даже ветер! Кто же ты? – спрашивал Николай, лаская уснувшего сына.