История Французской революции. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 59

О том, как на всё это смотрит Робеспьер, уже догадывались. Шли глухие толки о том, что он намерен строго поступить с Пашем, Эбером, Шометтом и Клоотсом, виновниками движения против католической церкви. Проли, Дефье и Перейра, зная, что скомпрометированы и находятся в опасности, решили соединить свою судьбу с судьбой Паша, Шометта и Эбера, повидали их и рассказали, что против лучших патриотов существует заговор; что им всем равно грозит опасность; что надо поддерживать и оберегать друг друга. Эбер 21 ноября (1 фримера) отправился в Клуб якобинцев и пожаловался на план, придуманный с целью разъединить патриотов.

«На каждом шагу, – говорил он, – я встречаю людей, которые поздравляют меня с тем, что я еще не арестован. Распускают слухи, будто Робеспьер собирается донести на меня, Шометта и Паша… Что касается меня, каждый день выставляющего себя на передний край для пользы отечества и говорящего всё, что взбредет на ум, этот слух мог бы иметь какое-нибудь основание, но Паш!.. Я знаю, какое уважение питает к нему Робеспьер, и далеко отбрасываю от себя подобную мысль. Говорили, будто Дантон эмигрировал, нагруженный богатством, награбленным у народа… Я сегодня утром встретил его в Тюильрийском саду, и так как он уже в Париже, то должен прийти сюда и по-братски объясниться. Все патриоты обязаны опровергнуть распространяемые о них оскорбительные слухи».

Потом Эбер рассказал, что часть этих слухов он узнал от Дебюиссона, который хотел разоблачить перед ним заговор, составленный против патриотов, и, согласно обычаю всё сваливать на побежденных, закончил заявлением, что причина смут – соумышленники Бриссо, еще оставшиеся в живых, и Бурбоны, еще оставшиеся в Тампле.

Робеспьер тотчас взошел на кафедру. «Действительно ли правда, – начал он, – что опаснейшие враги наши – нечистые остатки племени наших тиранов? Я душевно желаю, чтобы всё племя тиранов исчезло с лица земли; но могу ли я быть настолько слеп к состоянию моего отечества, чтобы полагать, будто этого события было бы достаточно, чтобы затушить очаг раздирающих нас заговоров? Кого можно уверить в том, будто казнь сестры Капета больше застращает наших врагов, нежели казнь самого Капета и его преступной подруги?

Правда ли и то, что причиной наших бедствий является фанатизм? Фанатизм! Он издыхает. Я бы даже мог сказать, что его уже нет. Направляя всё наше внимание на фанатизм, как это делается вот уже несколько дней, не отвращают ли это внимание от действительных опасностей? Вы боитесь священников – они спешат отречься от своего звания и променять его на звание муниципалов, администраторов, даже председателей народных обществ… Еще недавно они весьма дорожили своими духовными обязанностями – когда эти обязанности приносили им до 70 тысяч дохода, но отказались от них, как только они стали приносить только 6 тысяч… Да, бойтесь не фанатизма их, а честолюбия! Не прежнего их платья, а новой шкуры, в которую они облеклись! Бойтесь не древнего суеверия, а нового и притворного, которое наши враги напускают, чтобы погубить нас!»

Затем Робеспьер, приступая прямо к вопросу, продолжал: «Пусть граждане, воодушевляемые чистым рвением, приносят на жертвенник отечества бесполезные и пышные памятники суеверия – отечество и разум с улыбкою принимают эти приношения; но по какому праву аристократия и лицемерие мешаются тут со своим влиянием? По какому праву люди, доселе неизвестные на поприще революции, выискивают среди всех этих событий средства приобрести ложную популярность, увлекать ложными мерами даже самих патриотов, поселять между нами смущение и раздор? По какому праву эти люди станут нарушать свободу вероисповеданий во имя свободы личности и нападать на фанатизм при помощи нового же фанатизма? По какому праву они превратят торжественную дань истине в смешной фарс?

Многие вообразили, будто Конвент уничтожил католическое вероисповедание, принимая гражданские пожертвования. Нет, Конвент этого не сделал и никогда не сделает. Он намерен удержать провозглашенную им свободу вероисповеданий и в то же время карать всех, кто станет злоупотреблять этой свободой для нарушения общественного порядка. Он не дозволит гонений против мирных пастырей различных религий, но и будет строго наказывать их каждый раз, как они осмелятся пользоваться своей должностью для того, чтобы обманывать граждан и поощрять предрассудки или роялизм.

Есть люди, которые хотят заходить еще дальше, которые под предлогом уничтожения суеверия хотят из самого атеизма сделать нечто вроде религии. Каждый философ, каждое отдельное лицо вольны на этот счет держаться какого угодно мнения, и кто бы вздумал вменить им это в преступление – тот безумец; но во сто раз безумнее был бы государственный человек, законодатель, который принял бы подобную систему. Национальный конвент гнушается ее. Конвент не сочинитель книг и систем. Он – народное, политическое тело. Атеизм аристократичен, а понятие о Высшем Существе, охраняющем угнетенную невинность и карающем торжествующий порок, – чисто народное понятие. Народ, бедный люд, одобряет меня; если бы нашлись против меня критики, то между богатыми и преступными людьми. Я с самой школьной скамьи был довольно плохим католиком, но никогда не был холодным другом или неверным защитником. Тем более привязан я к изложенным выше нравственным и политическим понятиям. «Если бы Бога не было, то нужно было бы его выдумать».

Робеспьер, изложив таким образом свои убеждения, обвинил иноземцев в гонениях против церкви и в клевете, распускаемой против лучших патриотов. Сам до крайности недоверчивый и в самом деле подозревавший жирондистов в роялизме, он весьма верил в иностранную интригу, тогда как в действительности представителями этой интриги были только несколько агентов, разосланных по армиям, и несколько банкиров – посредников биржевой игры.

«Иноземцы, – говорит Робеспьер, – имеют две армии: одна, стоящая на наших границах, бессильна и близка к гибели благодаря нашим победам; другая, более опасная, находится среди нас самих. Это армия шпионов, негодяев на жалованьи, которые прокрадываются всюду, даже в народные общества. Эта-то фракция уверила Эбера, будто я намерен арестовать его, Паша, Шометта и вообще всю коммуну. Чтобы я, я преследовал Паша! Я, который всегда удивлялся ему и защищал его непритязательную, скромную добродетель! Я, который сражался за него против Бриссо и его сообщников!»

Робеспьер расхваливает Паша, но об Эбере умалчивает и только замечает, что не забыл заслуг коммуны в те дни, когда свобода была в опасности. Затем, набрасываясь со всей силой на тех, кого он величает иностранной фракцией, он переводит весь гнев якобинцев на Проли, Дюбюиссона, Перейру и Дефье. Робеспьер рассказывает их историю, изображает их агентами Лебрена и иноземцев, взявшимися растравлять ненависть, разъединять патриотов и натравливать одних на других. По тому, как он выражается, видно, что ненависть к давнишним друзьям Лебрена в значительной мере влияет на его недоверие. Наконец Робеспьер предлагает изгнать всех четверых из общества (что и совершается под шум бурных аплодисментов) и провести «очистительную баллотировку».

Итак, Робеспьер одним махом разгромил новое поклонение Разуму, преподал строгий урок всем новым затеям, ничего не сказал успокоительного для Эбера, не скомпрометировал себя ни малейшей похвалой этому грязному писаке и всю грозу напустил на иностранцев, имевших несчастье быть друзьями Лебрена, поклонниками таланта Дюмурье и порицателями политики, проводимой Францией в завоеванных странах. Наконец, он присвоил себе право преобразовать состав общества, предложив «очистительную баллотировку».