История Французской революции. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 58

Возвращение Дантона – Политика Робеспьера и Комитета общественного спасения – Арест Ронсена, Венсана, четырех депутатов, подделавших декрет, и предполагаемых иностранных агентов

С самого падения жирондистов партия Горы, оставшаяся одна и победительницей, начала дробиться. Всё возрастающие революционные излишества еще более разъединили ее, и она оказалась близка к полному распаду. Многих депутатов огорчила участь жирондистов, Байи, Брюнэ, Гушара; другие порицали насилие, творимое против религии, считая его неразумным и опасным. Говорили, что новые суеверия только заменяют те, которые будто бы уничтожены, что мнимое поклонение Разуму есть не что иное, как атеизм, а атеизм не годится для всего народа, и потому все эти сумасбродства делаются за деньги, выдаваемые иностранными агентами. Партия, которая господствовала в Клубе кордельеров и в коммуне, рупором которой являлся Эбер, вождями – Венсан и Ронсен, а проповедниками – Шометт и Клоотс, – эта партия уверяла, что ее противники стараются воскресить умеренных и вызвать в Республике новый раздор.

Дантон между тем возвратился. Он не высказывал своих мыслей вслух, но вождь партии скрытничал тщетно: его мысль узнается близкими, передается от одних другим и скоро делается общим достоянием. Всем было известно, что ему хотелось бы помешать казни жирондистов; их трагический конец глубоко тронул Дантона; все знали, что он, сторонник и изобретатель революционных мер, начинал порицать слепое и зверское применение этих мер, которые, по его мнению, не должны простираться далее минуты опасности, и что по окончании настоящей кампании и изгнании неприятеля он намерен восстановить мягкие и справедливые законы.

Никто не смел нападать на Дантона с клубных кафедр, Эбер не смел ругать его в своем «Дюшене»; но изустно про него распускались самые зловредные слухи; в большом ходу были инсинуации против его честности и коварные напоминания о лихоимствах в Бельгии; во время его удаления в Арси-сюр-Об говорилось даже, что он эмигрировал со своими богатствами. На одну доску с Дантоном ставили его приятеля Камилла Демулена – как и он, жалевшего жирондистов и защищавшего Дильона, – и Филиппе, который возвратился из Вандеи взбешенный против тамошних распорядителей и готовый на всякое обличение Ронсена и Россиньоля. К партии Дантона относили всех лиц, чем-либо не угодивших пламенным революционерам, а число этих лиц становилось весьма значительным.

Жюльен, депутат Тулузы, уже вызывавший подозрения своими связями с д’Эспаньяком и поставщиками, окончательно скомпрометировал себя докладом о федералистских администрациях, в котором старался извинять их проступки. Едва он прочел этот доклад, как якобинцы и кордельеры взбунтовались и принудили его отозвать доклад. Они снарядили следствие о его частной жизни, открыли, что Жюльен постоянно общается с биржевиками и любовница его – бывшая графиня, и объявили его развратником и умеренным. Фабр д’Эглантин вдруг изменил образ жизни и продемонстрировал роскошь, которой никто прежде за ним не знал. Шабо тоже обзавелся прекрасным хозяйством и женился на молоденькой сестре братьев Фрей, взяв за нею двести тысяч приданого.

Такая быстрая перемена возбудила подозрения, и предложение, вскоре сделанное в Конвенте, окончательно погубило их. Депутат Осселен был арестован за то, что будто бы спрятал у себя эмигрантку. Фабр, Шабо, Жюльен, Делоне, беспокоившиеся за себя, Базир и Тюрио, ни в чем себя не упрекавшие, но ужасавшиеся посягательствам даже на членов Конвента, внесли декрет о том, чтобы ни одного депутата нельзя было арестовать, сначала не выслушав его объяснений. Декрет был принят, но все клубы подняли из-за него шум и кричали, что так хотят восстановить неприкосновенность членов. Якобинцы заставили Конвент отменить декрет и начали строжайшее следствие по поводу предложивших его депутатов, их поведения и источников внезапно появившегося у них богатства. Депутаты в несколько дней лишились всей своей популярности и попали в разряд двусмысленно настроенных и умеренных. Эбер осыпал их в своем листке самыми площадными ругательствами и бросил их имена на растерзание самой низкой черни.

Той же участи подверглись еще четыре или пять человек, хоть они и признавались до сих пор пламенными патриотами: это были Проли, Перейра, Гусман, Дюбюиссон и Дефье, почти все иностранцы, бросившиеся в пучину Французской революции, подобно Клоотсу и братьям Фрей, отчасти из энтузиазма, отчасти же, вероятно, из желания разбогатеть. Никто не спрашивал, кто они такие, пока они действовали на стороне революции. Проли, уроженец Брюсселя, был послан вместе с Перейрой и Дефье к Дюмурье разведать его намерения. Они вызвали генерала на объяснение, а потом, как мы говорили выше, донесли на него Конвенту и якобинцам. До сих пор всё было хорошо; но с ними сошелся Лебрен, рассчитывая, что они, в качестве иностранцев и образованных людей, могут быть полезны по части иностранных сношений. Сойдясь с Лебреном, они прониклись к нему уважением и после защищали его. Проли коротко знавал Дюмурье и, несмотря на его отступничество, упорно превозносил таланты генерала и говорил, что можно было бы удержать его. Наконец, почти все они, зная соседние страны лучше французов, порицали применение якобинской системы в Бельгии и провинциях, присоединенных к Франции.

Слова, сказанные ими при разных случаях, не были забыты, и когда всеобщее недоверие заставило выдумать призрак тайного вмешательства фракции, находившейся будто бы в сговоре с иноземцами, подозрение пало на них и речи их начали припоминаться. Узнали, что Проли – побочный сын Кауница: тотчас же решили, что он главный интриган, а остальных пожаловали в шпионы Питта и Кобурга. Скоро ярости уже не было предела, и самый преувеличенный патриотизм, которым несчастные рассчитывали оправдать себя, только еще больше компрометировал их. Они попали в один разряд с умеренными. Так, стоило Дантону или его друзьям сделать малейшее замечание касательно ошибок министерских агентов или насилия в отношении католического вероисповедания, как сейчас же партия Эбера, Ронсена и Венсана начинала кричать об умеренности, о подкупе, об иностранной фракции.

Как водится, умеренные тоже взводили обвинение на своих противников и говорили им: это вы – соумышленники иноземцев; всё вас сближает – и исступленность речи, и намерение всё извратить, толкая к крайности. Взгляните, продолжали они, на эту коммуну, которая присваивает себе законодательную власть и издает законы под скромным названием постановлений; которая всем распоряжается – полицией, продовольствием, делами вероисповедания; которая самовольно заменяет одну религию другой, древнее суеверие – новым, проповедует атеизм и заставляет все муниципалитеты подражать себе; взгляните на военное ведомство, откуда рой агентов разлетается по провинциям, где они соперничают с депутатами, позволяют себе вопиющие притеснения и позорят революцию своим поведением; взгляните на эту коммуну и на это ведомство! Чего они хотят, как не похитить законодательную и исполнительную власть, отняв ее у Конвента и комитетов, и распустить правительство? Кто может толкать их к этой цели, как не иноземец?

Среди этих волнений и ссор власти необходимо было принять какое-нибудь энергичное решение. Робеспьер – и с ним соглашался весь комитет – считал эти взаимные обвинения крайне опасными. Его политика с 31 мая состояла, как мы уже видели, в том, чтобы помешать новому революционному витку привязать общественное мнение к Конвенту, а Конвент – к комитету. И для этого он сделал своим орудием якобинцев, в то время всесильных в общественном мнении. Эти новые обвинения против таких общепризнанных патриотов, как Дантон и Камилл Демулен, казались Робеспьеру очень опасными. Он начинал бояться, что ни одна репутация не устоит против разнузданного воображения толпы; он опасался, что насилие, совершенное против католического вероисповедания, раздражит часть Франции и революция от этого прослывет атеистической; наконец, и ему мерещилась в этом хаосе рука иноземца. Поэтому Робеспьер не преминул воспользоваться первым же случаем, поданным Эбером, чтобы объясниться с якобинцами.