История Французской революции. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 114

Затем Робеспьер жалуется на то, что обвинения, сначала возводимые на комитеты в целом, теперь легли на него одного. Он упоминает, что на него сваливали всё, что правительство делало дурного. Если задерживали патриотов вместо аристократов, говорили: «Так хочет Робеспьер». Если казнили патриотов, говорили: «Так велел Робеспьер». Если многочисленные агенты Комитета общественной безопасности грабили и притесняли людей, говорили: «Их посылает Робеспьер». Его обозвали тираном! За что же? За то, что он приобрел некоторое влияние, всегда говоря правду. «Кто я такой, я, которого обвиняют? – восклицает Робеспьер. – Раб свободы, живой мученик Республики, жертва столько же, сколько и враг порока. Человек оклеветан, лишь только он знаком со мною; из моего усердия делают преступление. Я несчастнейший из людей; я не пользуюсь даже правами гражданина. Что я говорю! Мне даже не дозволяется исполнять обязанности представителя народа!»

Защищаясь такими привычными хитросплетенными и пространными фразами, Робеспьер впервые встречает в Конвенте мрачное безмолвие и почти скуку, вызванную длиной его речи. Наконец он добирается до сути вопроса: он начинает обвинять. Перебирая правительство, Робеспьер сначала критикует финансовую систему. Он, автор закона от 22 прериаля, с глубоким пренебрежением распространяется насчет закона о пожизненных рентах; он не обходит своими нападками даже максимум и говорит, что Конвент склонили к насильственным мерам интриганы. Потом он переходит к войне; презрительно отзывается о победах, «которые описывают вам с академической легкостью, точно они не стоили ни крови, ни труда». «Надзирайте за победой, – говорит он, – надзирайте за Бельгией. Ваши враги удаляются и предоставляют вас внутренним раздорам; военная аристократия пользуется протекцией; верные Республике генералы подвергаются гонениям; военная администрация забирает себе подозрительную власть. Эти истины стоят эпиграмм». Робеспьер не упоминает о Карно и Барере, предоставляя Сен-Жюсту обличать нравы Карно.

Потом он распространяется о Комитете общественной безопасности, о множестве его агентов, об их жестокостях и хищничестве; он обличает Амара и Жаго как людей, захвативших всю власть в полиции и делающих всё, чтобы пустить дурную славу о революционном правительстве. Он жалуется на насмешки по поводу Катрин Тео и утверждает, что это только нарочно выставляли вымышленный заговор, чтобы скрыть настоящий. Во всем существующем он не находит ничего хорошего, кроме самого революционного правительства, да и то только в принципе, а не в осуществлении. Принцип принадлежит ему; но враги искажают его.

Робеспьер заканчивает свою речь следующим кратким повторением: «Положим, что существует заговор против общественной свободы; что он обязан своей силой преступной коалиции, интригующей в недрах самого Конвента; что эта коалиция имеет сообщников в Комитете общественной безопасности и подведомственных ему учреждениях; что враги Республики противопоставили этот комитет Комитету общественного спасения и таким образом установили два правительства; что некоторые члены Комитета общественного спасения участвуют в этом заговоре и составленная таким образом коалиция старается погубить патриотов и отечество. Каково же средство против этого зла? Наказать изменников, обновить личный состав учреждений, подведомственных Комитету общественной безопасности, очистить состав и самого этого комитета и подчинить его Комитету общественного спасения, образовать правительство под верховной властью Национального конвента, который есть центр и судья, и подавить таким образом все фракции тяжестью национальной власти, дабы воздвигнуть на их развалинах могущество правосудия и свободы. Таковы принципы. Если нет возможности поставить их на вид, не прослыв честолюбцем, я выведу заключение из этого, что между нами господствует тирания, но отнюдь не что я должен молчать. Ибо что можно сказать против человека, который прав и сумеет умереть за свое отечество? Я создан для того, чтобы бороться против порока, а не управлять им. Еще не пришло время, когда порядочным людям можно служить отечеству безнаказанно».

Робеспьер начал свою речь среди глубокого молчания, среди такого же молчания он и закончил ее. Депутаты, столь, бывало, предупредительные, сделались ледяными; все лица стали непроницаемы. Понемногу какой-то глухой гул поднялся в собрании, но никто еще не решался говорить. Лекуэнтр, один из самых энергичных врагов Робеспьера, выступил первым, но лишь для того, чтобы требовать напечатания речи. Бурдон, депутат Уазы, осмелился высказаться против напечатания на том основании, что эта речь заключает в себе слишком важные вопросы, и предложил отослать ее обоим комитетам.

Барер, всегда осторожный, поддержал предложение о напечатании, исходя из того, что «в свободной стране надо печатать всё». Кутон выскочил на кафедру в негодовании, что вместо порыва восторга вышел холодный спор, и требовал не только напечатания речи, но и рассылки ее всем общинам и армиям. Он говорил, что ощущает потребность излить свое уязвленное сердце, ибо с некоторых пор самые верные народному делу депутаты только и встречают, что неприятности; их обвиняют в пролитии крови, однако же если бы он мог думать, что способствовал погибели хотя бы одного невинного, то лишил бы себя жизни с отчаяния. Слова Кутона пробудили в собрании последние остатки покорности: решают напечатать речь и разослать ее всем муниципалитетам.

Противники Робеспьера почувствовали, что могут остаться ни с чем. Бадье, Камбон, Бийо-Варенн, Панис и Амар требуют слова, чтобы ответить на обвинения. Опасность возбуждает в них мужество – начинается борьба. Все хотят говорить разом, и приходится установить очередь. Вадье первым допущен к кафедре. Он оправдывает Комитет общественной безопасности и утверждает, что доклад о Катерине Тео имел целью разоблачить глубокий заговор, причем у него в руках есть документы, доказывающие важность и опасность этого заговора. Камбон оправдывает свои финансовые законы и упоминает о том, что его честность признается всеми, несмотря на наличие стольких искушений, которым подвержена его должность. Он говорит со своей обычной пылкостью, доказывает, что одни только биржевики могли пострадать от его финансовых приемов, и, наконец выходя из пределов соблюдаемой доселе умеренности, восклицает: «Пора сказать всю правду! Меня ли следует обвинять в захвате чего бы то ни было? Человек, захвативший всё, человек, парализовавший вашу волю, – это Робеспьер!»

Такая запальчивость озадачивает Робеспьера: он возражает, что никогда не вмешивался в вопросы финансов и, нападая на планы Камбона, не имел в виду нападать на его намерения. Однако он только что обозвал его плутом.

Бийо-Варенн, не менее грозный, говорит, что хочет вывести кое-кого на чистую воду; он напоминает об удалении Робеспьера из комитетов, о перемещении канонирских команд, присовокупляет, что сорвет все маски и пусть лучше его труп послужит ступенькой честолюбцу, нежели он станет потакать своим молчанием его посягательствам. Он требует отмены декрета о напечатании речи Робеспьера.

Панис жалуется на беспрестанную клевету Робеспьера, который хотел выдать его за виновника сентябрьских событий. Он требует, чтобы Робеспьер и Кутон высказались в точности, казни каких это пяти или шести депутатов они уже целый месяц не перестают требовать у якобинцев. Это требование тотчас подхватывается со всех сторон. Робеспьер, запинаясь, отвечает, что пришел разоблачать злоупотребления, а не чтобы оправдывать или обвинять того или другого.