История Французской революции. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 112

Таким образом, французы, сначала побитые, успели одержать успех на всех пунктах. Клебер прикрыл Самбру на левом фланге, Морло, отступив в Госли, держался там;

Шампионне снова взял Эпиньи, и яростный бой при Ламбюзаре обеспечил французам обладание этой позицией. День клонился к концу, когда Больё узнал то, о чем принц Оранский узнал раньше его, – что Шарлеруа принадлежит французам. Тогда Кобург, не смея долее настаивать, отдал приказ к общему отступлению.

Таков краткий отчет об этой решительной битве, одной из самых ожесточенных в эту кампанию, происходившей на полукруге в десять лье, между двумя армиями, каждая приблизительно в 80 тысяч человек. Хотя деревня Флёрюс сыграла в этой битве второстепенную роль, ее назвали Битвой при Флёрюсе, потому что герцог Люксембургский прославил это место еще при Людовике XIV. Хотя результаты битвы на самом месте были незначительны, но эта битва заставила австрийцев решиться на отступление и стала причиной множества событий. Австрийцы не могли дать второй битвы. Им нужно было бы присоединиться или к герцогу Йоркскому, или к Клерфэ, а эти два генерала были заняты борьбой с Пишегрю на севере. Притом им грозила опасность на Маасе, и они должны были отступить, чтобы не пострадали их сообщения. С этой минуты отступление союзников стало всеобщим, и они решились стянуть свои силы около Брюсселя, чтобы защитить хотя бы этот город.

Исход кампании был уже решен, но Комитет общественного спасения совершил ошибку, которая помешала достичь таких быстрых и решительных результатов, на какие можно было рассчитывать. Пишегрю составил превосходный план, это была лучшая из мыслей, приходивших ему в голову. Герцог Йоркский был на Шельде, на высоте Турне, Клерфэ находился очень далеко оттуда, в Тилте, во Фландрии. Пишегрю, упорствуя в своем намерении уничтожить сначала Клерфэ, хотел перейти Шельду при Ауденарде, отрезать его таким образом от герцога Йоркского и атаковать еще раз. Потом, когда герцог Йоркский собрался бы присоединиться к Кобургу, Пишегрю хотел побить и его, а затем наконец напасть на Кобурга с тыла или присоединиться к Журдану. Этот план, кроме той выгоды, что Клерфэ и герцог Йоркский были бы разбиты порознь, представлял еще другую выгоду, приближая все французские силы к Маасу. Но он не состоялся вследствие одной весьма глупой мысли Комитета общественного спасения. Кто-то уговорил Карно послать адмирала Вен Стабеля с десантными войсками на остров Валхерен, чтобы возмутить Голландию. Карно предписал армии Пишегрю идти вдоль берега океана и завладеть всеми портами Западной Фландрии; кроме того, он приказал Журдану отрядить от своей армии к морю 16 тысяч человек. В особенности этот последний приказ был крайне неразумен и опасен. Генералы доказали Сен-Жюсту всю нелепость этого плана, и он не был исполнен, но Пишегрю все-таки пришлось двинуться к морю и брать Брюгге и Остенде, пока Моро брал Ньивпорт.

На обоих флангах тоже продолжались движения. Пишегрю предоставил Моро с частью армии заняться осадой Ньивпорта и Леклюза, а сам с остальной частью взял Брюгге, Остенде и Гент. Потом он пошел на Брюссель. Журдан шел туда же со своей стороны. Произошли арьергардные стычки, и наконец 10 июля (22 мессидора) французский арьергард вступил в столицу Нидерландов. Несколько дней спустя в Брюсселе произошло соединение двух армий – Самбры-и-Мааса и Северной. Это было в высшей степени важное событие: 150 тысяч французских солдат, сосредоточенные в столице Нидерландов, могли с этой точки нагрянуть на неприятельские армии, которые, побитые всюду, старались выбраться кто к морю, кто к Рейну.

Тотчас же начались осады четырех городов – Конде, Ландреси, Ле-Кенуа и Валансьена, – взятых в прошлую кампанию союзниками, и Конвент декретом повелел вырезать гарнизоны этих городов, если они не сдадутся тотчас же. Перед тем вышел еще один декрет: не брать англичан в плен, а убивать – в наказание за все злодеяния Питта относительно Франции. Французские солдаты не стали исполнять этого декрета. Один сержант взял в плен нескольких англичан и привел их к офицеру.

– Зачем ты их захватил? – сказал ему офицер.

– Затем, что нам пришлось делать меньше выстрелов, – отвечал сержант.

– Да ведь комиссары принудят нас расстрелять их.

– Только уж не мы будем их расстреливать, – объявил сержант. – Пошлите их к комиссарам, и если они такие варвары, пусть сами убьют их и хоть съедят, если им нравится!

Итак, союзники предоставили Нидерланды французам. Со всех сторон славили такую изумительную удачу. Но эти успехи не радовали Робеспьера, так как они улучшали репутацию комитета, в особенности Карно, которому, надо сказать правду, одному приписывались блистательные результаты кампании. Всякая полезная мера, принимаемая комитетом в отсутствие Робеспьера, всякое приращение к славе комитета говорили против Робеспьера, тогда как поражение в эту минуту принесло бы ему пользу, снова разжигая революционную ярость. Поражение дало бы ему возможность обвинить комитеты в бездействии или измене, оправдать свое выступление и удаление, продолжавшееся уже четыре декады, дало бы высокое понятие о его прозорливости и возвело его на высшую степень могущества.

Робеспьер поставил себя в печальнейшее из положений – оказался перед необходимостью желать поражения. А всё доказывает, что он действительно желал его. Он, конечно, не говорил этого и не давал повода это заметить. Но это желание против его воли сквозило в его речах; он старался, когда говорил у якобинцев, охладить восторг, возбуждаемый победами Республики; он разными инсинуациями давал почувствовать, что союзники отступают сейчас, как отступали перед Дюмурье, – лишь с тем, чтобы скоро возвратиться; что, отходя от границ, они только хотят предать французов их собственным страстям. Он добавлял: «Не над неприятельскими армиями всего больше следует добиваться победы. Настоящая победа – это победа друзей свободы над фракциями, только эта победа водворяет утраченный мир, правосудие и счастье. Нация еще прославит себя тем, что низвергнет тиранов или поработит другие народы. Такова была судьба римлян и нескольких других наций; наша судьба, несравненно более высокая, заключается в том, чтобы основать на земле царство мудрости, справедливости и добродетели» (заседание якобинцев, 9 июля (21 мессидора)).

Робеспьер не показывался в комитете с последних дней прериаля. Стояли первые дни термидора, стало быть, прошло около сорока дней, с тех пор как он отделился от своих товарищей: пора было на что-нибудь решиться. Его приверженцы громко говорили, что нужно повторение 31 мая: Дюма, Анрио, Пайен и другие убеждали его скорее подать сигнал к восстанию. Робеспьер не имел такой природной склонности к насильственным средствам и не мог разделять их грубого нетерпения. Привыкший управлять словом, притом уважая законы, он предпочел попытаться достичь своей цели речью, в которой собирался обличить комитеты и требовать обновления их личного состава. Удайся ему эта мирная попытка – он сделался бы безусловным хозяином, без опасности переворота. А в случае неудачи всегда можно было прибегнуть к насильственным мерам. Робеспьер решил поступить именно так, так было поступлено перед 31 мая: сначала заставить якобинцев подать петицию, потом произнести длинную речь, и наконец выставить Сен-Жюста с докладом. Если бы все эти средства оказались недостаточными – у него были в запасе якобинцы, коммуны и парижское войско. Но он твердо надеялся не доводить до повторения сцены 2 июня. Он еще слишком уважал Конвент и был слишком несмел он природы, чтобы желать чего-нибудь подобного.