– Ради Алисы, – выдавила из себя Джульетта, наконец опять посмотрев на него, – и ради всех маленьких девочек в этом городе, которые могут стать жертвами игры, в которую они не хотели играть, я помогу тебе. Но и ты должен будешь внести свой вклад. Я помогу тебе, а ты поможешь мне решить проблему распространения этого помешательства как можно скорее.
Рома выдохнул воздух на стекло, и на лице его отразились облегчение и благодарность. Она пристально смотрела на него и видела, как из его плеч ушло напряжение, как ужас в его глазах сменился надеждой. Интересно, что из этого правда, а что всего лишь маска, надетая, чтобы она подумала, что приняла правильное решение.
– Согласен.
Это может погубить ее. Это может погубить все. Но сейчас главное не она и не ее чувства, а поиск решения. Если ради спасения ее людей ей придется рискнуть своей репутацией, то так тому и быть, она принесет эту жертву.
Кто еще может ее принести? Кто кроме нее?
– Хорошо, – тихо сказала она. Наверное, теперь уже нельзя сдать назад. – У меня есть домашний адрес Чжана Гутао. Я собиралась проникнуть туда и устроить там обыск, однако, – она подчеркнуто небрежно пожала плечами, – если хочешь, мы можем отправиться туда вместе.
– Да, – ответил Рома и энергично закивал. – Да.
– Тогда встретимся завтра, – решила Джульетта. Внезапно воспоминания об их общем прошлом – том самом, которое она четыре года старалась забыть, – вернулись и нахлынули на нее. Она не могла не вспоминать, несмотря на стеснение в груди. – Приходи к статуе.
Этой статуей было небольшое каменное изваяние плачущей женщины, спрятанное и словно забытое в безымянном парке в Международном квартале. Четыре года назад Рома и Джульетта случайно наткнулись на него и долго пытались выяснить, кого изображал скульптор и откуда оно взялось. Джульетта настаивала, что это Ниоба, женщина из древнегреческих мифов, которая так плакала, когда убили ее детей, что боги превратили ее в камень. А Рома полагал, что это Ла Льорона, плачущая женщина из латиноамериканского фольклора, оплакивающая своего ребенка, которого она убила. Они так и не пришли к единому мнению.
Если Рома и был удивлен тем, что она заговорила об этой статуе, он этого не показал. И только спросил:
– Когда?
– На рассвете.
Только теперь на лице Ромы отразилась некоторая озабоченность.
– На рассвете? Не слишком ли это амбициозно?
– Чем раньше, тем лучше, – ответила Джульетта и поморщилась. – Это уменьшит вероятность того, что нас увидят вместе. Никто не должен знать, что мы сотрудничаем. Иначе…
– Иначе нас обоих убьют, – закончил Рома. – Я понимаю. Тогда до рассвета.
Он повис на затейливой решетке балкона, под низким серпом луны эта сцена походила на черно-белый этюд, изображающий скорбь.
– Спокойной ночи, Джульетта.
Он быстро и ловко спустился по стене и, пробежав по саду, перелез через ворота и скрылся в темноте.
Джульетта задернула шторы так плотно, что полностью закрыла свет луны.
Глава двадцать
Когда они встретились на рассвете, порт был еще тих, и мелкие волны спокойно бились о дощатый настил. Ветер пах свежестью, в нем не было смога от утренней работы фабрик и заводов, как не было и запахов жареной еды и похлебок, которые вскоре начнут готовить в уличных ларьках.
Но все это отнюдь не мешало митингу, который проводил Гоминьдан.
Джульетта остановилась как вкопанная, застыв на мостовой под качающимся деревом.
– Tā mā de, – тихо выругалась она. – Что это они…
– Это Гоминьдан, – ответил Рома прежде, чем Джульетта закончила фразу.
Джульетта бросила на него сердитый взгляд, когда он остановился рядом. Он что, думает, что она не способна разглядеть маленькие нашивки в виде солнца на их шапках? Партия Гоминьдан – то есть националисты – становилась невероятно популярной.
– Я знаю, – сказала Джульетта, закатив глаза. – Я хотела спросить, что они делают, а не кто они. – Я не нуждаюсь в том, чтобы ты меня просвещал. Это мой город.
Рома искоса посмотрел на нее.
– В самом деле?
Он спросил это спокойно, но ее сердце все равно словно пронзил кинжал. В самом деле? Сколько раз она задавала себе этот вопрос, когда жила на Манхэттене? Сколько раз она поднималась на крышу своего дома и смотрела на очертания Нью-Йорка на фоне неба, отказываясь позволить себе полюбить его, потому что, если полюбить Нью-Йорк, она потеряет Шанхай, а потерять Шанхай значило бы потерять все!
– Что это значит? – натянуто спросила она.
Рому этот вопрос почти что развеселил. Он неопределенно махнул рукой, показывая на ее платье и туфли.
– Да брось, Джульетта. Я живу здесь куда дольше, чем ты. В глубине души ты американка.
Ага, ясно, что он имеет в виду: сделай милость, возвращайся в Америку.
– А, ну да, конечно, – пробормотала она. – Как я со своей американской демократией вообще ухитряюсь здесь жить?
Прежде чем Рома успел что-то ответить, Джульетта резко ушла с оговоренного маршрута. Вместо того чтобы обойти митинг по широкой улице, она свернула в ближайший переулок, не дожидаясь, когда Рома последует за ней. Тут обстановка была совсем иной – вскоре они уже пробирались между гор отбросов, морщили носы от вони и вида пробегающих мимо бродячих собак и строили гримасы при виде попадающихся там и сям луж крови. Они шли по переулкам молча, и каждый делал вид, будто другого тут нет.
Затем Рома вдруг развернулся так резко, что Джульетта сразу же решила, что на них напали со спины.
– Что? – рявкнула она, тоже развернувшись и, выхватив свой пистолет, начала лихорадочно шарить глазами, ожидая, что сейчас на них кто-то нападет. – Что это?
Однако Рома не достал оружие, он обводил взглядом переулок, морща лоб.
– Мне показалось, что я что-то услышал, – сказал он.
Они начали ждать. В ближайший мусорный бак спикировала птица. Из водопроводной трубы вылилась грязная вода.
– Я ничего не вижу, – тихо сказала Джульетта, убрав пистолет.
Рома нахмурился и подождал еще секунду, но все было спокойно.
– Я ошибся. Прошу прощения. – Он поправил манжеты. – Давай пойдем дальше.
Джульетта нерешительно повернулась и опять пошла вперед. Они уже были недалеко от того адреса, который дала ей Кэтлин, и находились в знакомой части города.
Однако она все равно чувствовала, что по ее рукам бегают мурашки.
У него просто паранойя, – успокаивала себя Джульетта. Они оба нервничали из опасений, как бы их не увидели вместе. Джульетта подняла воротник своего пальто, чтобы закрыть лицо, а Рома низко надвинул на лоб шляпу, что было с его стороны разумным решением, поскольку вид у него был не самый нарядный. В ярком свете дня на его коже были особенно ясно видны порезы, а темные круги под его глазами говорили о том, что минувшую ночь он, вероятно, провел без сна из-за беспокойства за Алису.