«Это же хорошо? Это правильно?» – казалось, Морэ задавала этот вопрос себе. Ее голос, сначала тихий и мрачный, звучал тем бодрее, чем дольше она говорила. Я слушала ее с разочарованием. Скорее всего, она испугалась боли, придумала оправдание для своего выбора и просто сбежала. Я прекрасно знала, что это за чувство, но тогда осудила ее именно за него.
3
В первый отпуск Конму мы вместе поехали в колумбарий к его матери. Он сказал, что планировал только повидаться с нами, а ночевать будет у одного из университетских товарищей. Я заметила, что, несмотря на зимнюю погоду, он загорел. Увидев, как внимательно я его разглядывала, он громко рассмеялся. От его смеха мне стало легче. Конму рассказал, как ему живется в воинской части при полиции Сувона. Потом с улыбкой описал жизнь в лагере до распределения.
– Все призывники подружились, поэтому было весело. Мы хорошо поладили.
«Свинина всегда была такой? Кола всегда была такой вкусной?» – он не переставал удивляться и жадно ел, совсем не как раньше. Он расспрашивал меня о подработке на курсах, а я в ответ спешила вывалить на него все истории, которые накопились за это время. Морэ только молча жевала. Она смеялась вместе с нами, иногда переспрашивала или коротко комментировала, но сама в разговоре не участвовала. Казалось, Морэ и Конму было неудобно друг с другом. Конму пытался преодолеть эту неловкость тем, что болтал со мной, а Морэ выглядела так, будто только и ждала, когда все это закончится. Так как я уже знала о ее чувствах к Конму, я не могла не обращать внимания на ее действия и выражения лица.
Когда мы с Морэ разделили счет на двоих, Конму стал возражать и предложил угостить нас хотя бы пивом.
В баре мы смотрели фотографии на фотоаппарате Конму. Я готовлю что-то на кухне, Морэ играет в баскетбол, я делаю какие-то странные упражнения – мы листали фотографии и смеялись. Тыкая пальцем в экран, я рассказывала Конму, что происходило в тот день и почему мы решили это запечатлеть.
Мы дошли до фотографий, сделанных во время нашей последней встречи перед его отъездом. Конму стоит перед супермаркетом и уныло смотрит в камеру. Конму и Морэ играют в дартс в баре. Конму что-то рассказывает со скрещенными на груди руками. Затем снова начались фотографии Морэ. Морэ стоит у магазина и с кем-то разговаривает по телефону. Весь кадр заполнен крупными снежинками, а Морэ стоит в самом углу. Она слишком мелкая, и ее наполовину перекрывает летящий снег, поэтому только я и Конму смогли бы узнать ее на этой фотографии.
В тот день Морэ много пила. Она заказала огуречную сочжу в чайнике и пила ее как воду. Я заметила, что ее лицо немного изменилось. То ли легкий макияж, который она начала делать в то время, то ли чуть отяжелевший взгляд рассеяли ту атмосферу, которая раньше делала ее собой. На ней была яркая фиолетовая водолазка. В те две зимы эту покрытую катышками водолазку она надевала на каждую нашу встречу.
– Это вам.
Конму достал из рюкзака два бумажных пакета с надписью «maru». В одном лежал бледно-желтый свитер с V-образным вырезом, в другом – цвета индиго с круглым воротом.
– Выбирайте.
– Ты бы лучше на эти деньги себе одежду купил. Это же дорого! – удивилась я.
– Вот устроюсь на работу, начну зарабатывать и куплю вам что-нибудь по-настоящему хорошее! Сейчас пока просто небольшие подарки.
– Тебе какой нравится? – спросила Морэ.
– Ты выбирай, мне оба нравятся.
Морэ выбрала свитер цвета индиго. Она прижалась к нему своей уже покрасневшей щекой.
– Ничего себе, такой мягкий!
Морэ одной рукой попирала подбородок, а другой поглаживала лежавший на коленях свитер и смотрела на стол.
– А я тебе ничего не дарила. Так ведь нельзя, – сказала она. – Спасибо! Правда спасибо!
Вскоре после этих слов Море прислонилась головой к стене и заснула.
Конму смотрел на спящую Морэ. Он смотрел так долго, будто забыл, что я сижу напротив. Смотрел, как человек, который изголодался по возможности видеть Морэ. Он не разглядывал ее и не окидывал взглядом, при этом глаза его не выражали ни нежности, ни тепла. Конму смотрел на нее так, будто больше не увидит. Словно пытался запереть ее в своих глазах, чтобы потом иногда доставать. Я не смела ему мешать.
У нее зазвонил телефон. На экране высветилось «Любимый». Он звонил снова и снова, поэтому мне пришлось принять вызов.
– Ты где?
– Я подруга Ына, меня зовут Сонми. Ына сейчас не может говорить, она вышла в туалет.
Честно рассказать, что Морэ напилась и заснула, я не отважилась. Наверное, в тот миг я испугалась, что из-за этого они поссорятся. Морэ почти ничего не рассказывала о нем, но я инстинктивно чувствовала: он из тех, кто разозлится, если увидит ее в таком состоянии. Я знала это. Он молчал.
– Алло?
– Ына не берет трубку. Вы где?
– Мы в пивной в переулке прямо около ее дома. Мы уже собираемся.
– Сейчас сколько времени? – спросил он чуть тише.
– …
– Почему две девушки ночью посреди недели не дома? Не заставляйте меня переживать, – своим мягким и вежливым тоном он загнал меня в тупик.
– Мы уже собираемся, не волнуйтесь, я провожу ее.
– Она ведь не в туалете… Она просто напилась, да?
– Нет. – Не знаю, показалось мне или нет, но из трубки послышался короткий смешок. – Мы уже собираемся. Я попрошу ее позвонить вам, когда она будет дома.
– Уж будьте добры.
Он сбросил вызов.
– Похоже, нам пора. И Морэ слишком напилась, и поздно уже.
Конму встал и надел на плечи рюкзак.
– Я провожу ее.
– Нет, пошли вместе. Я тоже пойду.
Я потрясла Морэ за плечо, она проснулась, но продолжила сидеть на стуле, обняв свитер. Ее брови нахмурились, но губы тянулись в улыбке.
– Пошли, ты ведь можешь идти?
Она кивнула. На ней были ботинки на каблуке, поэтому я поддержала ее под руку, чтобы она не подвернула ногу. Морэ оказалась не настолько пьяной и спокойно шла без моей помощи.
– И когда мы теперь увидимся? – глядя под ноги, спросила она.
– В мой следующий отпуск, – ответил Конму.
– Когда же мы увидимся? – повторила она и подняла на него глаза.
Встретившись взглядом, они глупо рассмеялись, как будто увидели смешные картинки на лицах друг друга. Наблюдая за ними, я на миг перенеслась в прошлое. В то прошлое, где Конму и Морэ беззаботно подшучивали друг над другом.
Спокойным шагом до дома Морэ можно было добраться за десять минут. Мы шли так медленно, как только могли. Мы молчали, и каждый из нас шел сам по себе. Наш медленный шаг и был разговором, и казалось, что если мы скажем вслух хоть слово, то нарушим равновесие. Холодный воздух, желтый свет уличных фонарей, тротуар под ногами и замерзшие стопы в ботинках – единственные четкие ощущения в тот миг.