Наверное, в те минуты она тоже убеждала себя, что все это «любовь». Можно было упрекнуть ее, сказать, что это слово – фальшивка, которой она пыталась себя утешить. Но кто мог упрекнуть ее? Как можно упрекать человека, который одинок настолько, что даже не может придумать нормальных слов утешения? Когда ты произнесла слово «любовь», я вспомнил об этом. Вспомнил мокрую спину той согнувшейся над плиткой женщины.
Когда начал писать, не представлял, что смогу выдавить из себя хотя бы страницу, но в результате исписал три листа с обеих сторон. Я всегда считал, что отношусь к людям, которым комфортно одним, считал, что могу спокойно жить, даже ни с кем не разговаривая, но, пока писал тебе это письмо, понял, что изменился. Хочу скорее встретиться и поговорить с тобой.
Конму
Спустя годы я понимаю, что мы с ним никогда не были ближе, чем в тот момент. Такие длинные письма стали приходить от него все чаще. Он рассказывал, о чем думал, пока стоял на КПП, устремив взгляд вперед. Никогда не писал он лишь о Морэ, впрочем, как и я.
К концу весеннего семестра Конму снова приехал в отпуск. Он еще сильнее похудел с зимы, а его загоревшее лицо казалось совсем незнакомым. О том периоде Конму рассказал уже после того, как вернулся на гражданку. Объяснил, что, когда по голове бьют шлемом, просто больно, а если бьют щитом, то кажется, что голова отрывается от шеи. Рассказал, что всегда удивлялся, что после таких ударов она все еще крепилась к телу.
В тот день мы с Конму встретились вдвоем. В районе Мёндон мы съели поздний обед и долго шли по улице, чтобы насладиться погожим деньком. Проиграли немного мелочи в автомате «камень-ножницы-бумага» на Чонно, пили сок, шагая по Инсадону.
– Куда еще пойдем?
Я ответила, что хочу сходить в район Пуамдон за Кёнбоккуном. Наша долгая прогулка не выматывала, а, наоборот, будто придавала сил. Энергия била, даже когда я поднималась по аллее на сопку. Из Пуамдона мы долго рассматривали оставшиеся далеко внизу маленькие дома.
– Ну, куда теперь? – снова спросил Конму, и я показала пальцем на указатель к ручью. Мы поднялись на пригорок и вышли к воде.
Там мы сели на камни и молча прислушивались к журчанию ручья, к шелесту листвы на ветру. Дышали запахом сырой земли и прошлогодних листьев. Мы просидели там до самого заката. Когда мы поднимались, было жарко, но, просидев так долго у воды, мы стали замерзать.
В тот день мне хотелось обнять Конму. Наверное, если бы вместо него рядом со мной была Морэ, я почувствовала бы такой же порыв. Я хотела обнять его и, будто закладываю страницу, сделать закладку на том дне, чтобы когда-нибудь его можно было отыскать в памяти и рассмотреть. Но я так его и не обняла. Спускаясь со склона, я думала только о том, как бы не поскользнуться на мокрых камнях. Мы миновали жилой квартал, прошли по виадуку, сели на автобус, доехали до станции Кванхвамун и попрощались у метро. Придя домой, я позвонила Морэ. Я все еще злилась на нее после ссоры в бургерной, но пар уже вышел.
– Конму говорил, что виделся и со мной?
Она рассказала, что Конму позвонил ей, они встретились у ее университета и вместе пообедали. Сначала было странно, потому что они долго не общались, но через час они уже снова обменивались шутками, как раньше. Конму рассказал ей о службе в полиции, а Морэ рассказала об учебе. Они договорились скоро снова увидеться и расстались с улыбками.
– Было странно, что мы снова так весело болтали, – сказала Морэ. – Как будто все наши разговоры были имитацией прошлых.
– Морэ.
– Мы просто подражали нам прежним. И то с усилием. Наверное, он тоже это почувствовал.
– …
– Я вспомнила, как сильно он нравился мне год назад, весной.
Она рассказала, что рассталась с парнем. Он винил ее во всех проблемах. Говорил, что вообще-то он всегда был очень терпеливым, но из-за нее лишился этого качества. Говорил, что от природы он мягкий и чуткий, но Морэ вынуждала его грубить. Он сказал, что Морэ не соответствует его идеалу девушки и, раз измениться ей не удалось, продолжать с ней отношения он не намерен. Но он пообещал, что понаблюдает за ее поведением и, может быть, когда-нибудь снова предложит ей быть вместе. Как будто она была его страховкой.
– Берегись таких.
– Знаю.
Вскоре Морэ удалила страницу в сети Cyworld. Ее имя на фотографиях Конму стало высвечиваться как «страница удаленного пользователя».
4
Во время летних каникул я поехала в Хончхон вести уроки в школе-пансионате. Ее открыл один из моих бывших коллег и попросил помочь. Жилье предоставляли, зарплата тоже была хорошей. Приехав на место, я поразилась: откуда среди этих гор мог взяться центр дополнительного образования? Здание стояло на пустынном холме и больше напоминало маленькую поликлинику, чем образовательное учреждение.
Сначала я планировала работать там два месяца, но в итоге осталась еще на семь. Разумеется, из-за денег. Назначенная директором зарплата была гораздо выше, чем то, что обычно платили студентам на подработке. За один семестр в академическом отпуске я могла заработать столько, что доучивалась бы, не беспокоясь о средствах к существованию. Я надеялась, что с этими деньгами моя жизнь станет хоть немного спокойнее. Прикидывая, сколько смогу накопить, я чувствовала, как спокойствие наполняло меня. Когда я написала Морэ, что решила остаться еще на семь месяцев, она ничего не спросила и прислала только «Понятно».
Девять месяцев подряд я спала на третьем этаже того здания, вела занятия на втором и ела на первом. В 6.30 утра студенты надевали спортивные костюмы и выходили на пробежку вокруг корпуса. Я просыпалась примерно в это же время, принимала душ и спускалась в столовую. Преподаватели собирались за одним столом и завтракали все вместе.
Всем, кроме меня, было по тридцать с небольшим лет, и никто из них никогда не мечтал стать преподавателем на курсах. Они задавали много вопросов: чем я занималась в университете, в какие кружки ходила, почему нынешние студенты совсем не участвуют в общественной жизни, отчего стала так популярна культура индивидуализма. Я сидела в столовой будто представительница современного студенческого сообщества. Мне в свою очередь хотелось спросить, почему же они работают в месте, где готовят к вступительным экзаменам в университет, но молчала. Было бы жестоко указывать на противоречия людям, у которых не было другого выбора в жизни. Мне было легко их критиковать, ведь я еще не прошла через все это.
Преподавательница, которая взяла на себя ответственность по всем расходам и кредитам, пока ее муж писал диссертацию; преподаватель, который открыл свои курсы в Сеуле, влез в долги и был вынужден приехать работать сюда; преподаватель, который десять лет пытался сдать экзамен на государственную службу и упустил время для трудоустройства… Некоторые жаловались на свои жизни, но большинство просто сидело молча со строгими лицами.
Я слушала их и скучала по тем дням, когда мы с Конму и Морэ ели пинсу в «Лоттерии». Вкус острых льдинок и красной фасоли, ощущение маленьких и упругих кусочков теста на языке, свежесть растаявшего на дне мороженого, которое можно пить, – я скучала по всему этому.