Простое ежедневное расписание привнесло порядок и в мои мысли. В моей одноместной комнате была своя ванная, кондиционер и свежий воздух. Сбалансированная пища в одно и то же время хорошо сказывалась на моем желудке, а все студенты были вежливыми и дружелюбными.
Объясняя химию, я поняла, почему сама когда-то ей заинтересовалась. Вещества никуда не исчезают, они просто изменяются. Они окисляются и превращаются в пепел, но где-то в не видимой человеческому глазу сфере даже самая маленькая часть вещества продолжает существовать.
– Но ведь люди все равно исчезают, – ответила мне как-то раз Морэ. – Пусть все вещества, из которых состоит человек, остаются, но люди – нет.
«Эти слова меня не утешат», – казалось, говорит она мне. С того разговора прошло много времени, но я до сих пор дословно помню ее ответ. Прежде на все мои слова она отвечала только: «Правда? Вот оно что…» – и никогда не предлагала другой точки зрения. Наверное, примерно тогда она начала меняться. И я каждый день понемногу становилась другой. Она не могла навсегда остаться той Морэ, которую я встретила когда-то.
В то время мы постоянно созванивались, и я поняла, что Морэ не такой простой человек, каким я всегда ее считала. Были дни, когда в ее словах слышался еще больший пессимизм, чем в моих, были дни, когда я злилась на ее странную меланхолию. Иногда она плакала, а иногда говорила грубо и агрессивно. Но доброжелательность, на которой держался ее характер, осталась прежней. Мы проводили уйму времени за повседневными разговорами. Тогда я этого еще не знала, но, иногда споря, иногда соглашаясь друг с другом, мы делились теми взглядами, с которыми станем жить впоследствии. Мы открывались друг другу больше, чем когда-либо. Только Морэ показывала мне не все. Впрочем, как и я.
Некоторые люди как тросы на краю обрыва – просто держаться за них уже облегчение. В то время я этого не понимала, но для меня таким человеком стала она. Много ли в моей жизни было тех, кто связывал меня с миром? Только сама я вряд ли стала для нее такой.
Уже не так увлеченно, как раньше, но так же регулярно я писала письма Конму, а он продолжал звонить по субботам. Я подружилась с преподавательницей математики, которая была старше меня лет на десять, и иногда беседовала с ней. Она рассказала, что оставила годовалого ребенка своей матери и приехала сюда. Говорила, что хочет как можно скорее накопить денег и вернуться, и что я очень похожа на ее младшую сестру – такая же симпатичная. Сама того не заметив, я к ней привязалась.
Был вечер накануне моего возвращения в Сеул. Она пригласила меня к себе в комнату, достала припрятанную бутылку сочжу, и мы выпили. Мы едва начали пить, как она откинулась на стену и опустила лицо.
– Я знаю, о чем вы думаете, – произнесла она. – Я знаю, что у вас в голове, когда вы сидите с нами в столовой, когда разговариваете с нами в преподавательской.
Я поняла, что она собиралась меня отчитывать, и смирилась. «Так вот чем все обернулось,» – подумала я. Пока я пыталась найти слова для ответа, она продолжила:
– Думаете, что наши жизни не удались, да? Наверное, спрашиваете себя, как мы дошли до такого. Но знаете, что? Мы делали все, что могли. Мы все. Каждую секунду. Мы старались. Мы не опускали руки.
– Я пойду. Вы слишком много выпили.
– Ты ведь думаешь, что станешь особенной, да? Приехала сюда, потому что уже в этом возрасте смотришь только на деньги. По крайней мере такой я никогда не была. Хотя бы по таким местам не шныряла с младых ногтей.
– Да, вы правы. Я люблю деньги. Я приехала сюда ради них.
– Вон из моей комнаты!
Я встала и пошла к себе. Я снова наступила на эти грабли, несмотря на то, что давным-давно дала себе обещание ничего не ждать от людей.
Я приехала в разгар лета, но теперь была зима. Помню, что, когда уезжала, дорога была покрыта ледяной коркой. Я сидела в междугороднем автобусе, но ощущения, что возвращаюсь домой, не было. Пансионат в тот момент казался мне родным, а место, куда я должна была вернуться, – незнакомым.
В очередной отпуск Конму мы встретились в чайной. Впервые за целый год мы собрались втроем.
– Ты что, подрос? – спросила я.
– Ага, – ответил он. – Я вырос на два сантиметра, нас недавно измеряли.
Спросить у костлявой Морэ, почему она так похудела, я не решилась. Конму тоже не спрашивал. Мы сидели друг напротив друга и старались шутить. Всем своим видом мы пытались показать, что у каждого из нас все хорошо. Морэ достала фотоаппарат из сумки и дала его Конму.
– Теперь храни его у себя, – сказала она. – Я не фотографирую, да и с тобой мы видимся нечасто, даже когда ты приезжаешь.
Конму спокойно взял камеру.
– Ну, тогда… – он включил фотоаппарат и прицелился в нас объективом.
– Больше не снимай меня так, – сказала Морэ.
Конму пожал плечами и опустил фотоаппарат на колени. Он старался не подать виду, но его взгляд выдавал, что это его задело. Морэ, казалось, сама не ожидала от себя таких слов.
– Мне нравятся твои фотографии, – произнесла она. – Спасибо, что до сих пор фотографировал меня. Когда я смотрю на них… – Морэ задумалась. – Если честно, мне было одиноко, когда вы разъехались…
Мы не сразу нашлись что сказать.
– Из нас ты единственная, кому было не одиноко.
– Сонми, – Конму сделал мне знак глазами.
– Конму служит в армии, а в Канвондо я поехала денег заработать. Мы что, до моего отъезда были настолько близки? Ты сама все время пыталась отдалиться. Ты… Ты думаешь, я гораздо сильнее, чем ты?
– Сонми! – Конму схватил меня за плечо.
– Тебе просто не хочется видеть, что я слабая! – ответила Морэ. – И при этом ты говоришь мне, что я неискренняя! Что я должна делать? Если мне одиноко, разве я не могу об этом сказать? Почему мне нельзя даже заговорить об этом рядом с тобой? Я тоже человек. Небезупречный человек. Если я говорю, что мне одиноко, это не значит, что я виню тебя!
– Ты могла сказать это тогда.
– После того, как ты уехала в Канвондо, я решила вернуться к парню. Я не могла тебе сказать. Я боялась, что ты будешь окончательно презирать меня.
– Боялась меня?
– Потому что ты дорога мне, – сказала Морэ. – Я не хотела все испортить.
Я обняла заплаканную Морэ. Ее тело было горячим, будто она простудилась. Под тонким свитером прощупывались острые плечи и позвоночник. «Почему она такая слабая», – подумала я тогда. Я утешала ее, но внутри осуждала сильнее, чем когда-либо.
«Она сама поставила себя в ситуацию, из которой могла спокойно выбраться, а теперь капризничает передо мной и Конму и жалуется, что ей одиноко, – думала я, похлопывая ее по спине. – В мире столько настоящей боли, а ты, как ребенок, плачешь из-за такой ерунды».
Конму сидел напротив и разглядывал лежавший на коленях фотоаппарат. Мы молчали, пока Морэ не перестала плакать.