Гаррет приглушенно рассмеялся.
– Все и так идеально, – он забрал у неё расческу и коснулся губами обнаженного плеча.
Мари попыталась отстраниться.
– Я похожа на лохматую ведьму!
– В жизни не встречал ведьмы прекраснее.
От этого низкого хриплого голоса по телу разбегались приятные мурашки, а внизу живота разливалось сладкое томление. Она прижалась спиной к груди Маккивера, прикрыла глаза, снова без остатка растворяясь в сильных объятьях и отвечая на поцелуи: самозабвенно, дерзко, страстно.
Казалось, что они одни в целом мире и ничто не способно разрушить эту идиллию. За окном светало, но спать совершенно не хотелось. Гаррет крепко прижимал её к себе, закутав в простынь и мягкий плед. Камин потух несколько часов назад и толстые каменные стены имения стремительно остывали. На улице бушевала метель, по лабиринтам коридоров гуляли сквозняки, завывая в щелях и старых перекрытиях.
– Теперь ты контролируешь его?.. Зверя?
Гаррет ощутимо напрягся, между бровей появились знакомые морщинки. Он будто прислушивался к себе, затаив дыхание и до конца не веря в происходящее.
– Похоже на то, – он задумчиво перебирал её волосы, накручивая пряди на пальцы. – Стоит поблагодарить Фенрира, – Гаррет горько усмехнулся.
Марилли поежилась, натянула плед до самого подбородка.
– Он пугает меня, – призналась шепотом.
С первых мгновений после воскрешения этот тип выглядел донельзя довольным собой. Было невыносимо видеть на добродушном лице Эдгара плотоядный звериный оскал и по-настоящему дикий взгляд.
– Я рядом, тебе нечего бояться.
– Он чудовище и совершенно непредсказуем.
– Не стоит относиться к нему предвзято. Он изменился, – легкая усмешка, – и не так уж непредсказуем.
– Изменился?! С каких пор ты защищаешь убийцу? – Мари даже не заметила, как повысила голос.
– Я его понимаю, – очень тихо и обреченно отозвался Гаррет.
– Тогда почему бы тебе не пойти и не составить ему компанию? Наверняка он не успел выпить все запасы виски в доме. Поговорите по душам. Похоже, вы в этом преуспели.
Глупость! Какая же глупость! Но слова сами срывались с языка отравленными иглами. Почему он защищает его? После всего, что было?! Обида душила, сдавливала всё внутри и безжалостно раздирала острыми когтями.
Марилли резко села, начала собирать разбросанную одежду. Маккивер обхватил её за талию и мягко притянул к себе, зарылся носом в волосы, шумно вдохнул и зашептал:
– Я тоже убивал, Мари. И… мне это нравилось. Когда Многоликая помогла мне сбежать, король Владислав пустил по следу стражей. За день я загнал лошадь. Она сорвалась в пропасть с одним из волков, который кинулся на меня. С другим я совладал чудом, задушил кожаным ремнём, оторвавшимся от седельной сумки.
– Ты…
Гаррет не дал вставить и слова, коснувшись пальцами её губ.
– Раненый, я вышел к стоянке неподалеку от тракта. Небольшой торговый обоз направлялся на ежегодную ярмарку. Купец – добродушный мужчина средних лет, путешествовал без охраны, с женой и двумя детьми. Они помогли мне, промыли и перевязали раны, накормили и пообещали довезти до поселения. Я не особо сопротивлялся. Меня лихорадило. Тогда я ещё не понимал, что вот-вот обращусь в монстра. Следующим вечером укусы стали исцеляться на глазах, а расплатой стала боль, какой мне ещё не доводилось испытывать. Я отключился и пришел в себя на рассвете в луже крови, среди истерзанных тел купца и его семьи.
Мари забыла, как дышать. Слушала, закусив губу и чувствуя, как пылают щёки.
– Но самым страшным, оказалось не это, – продолжал Маккивер. – Ужас от содеянного постепенно сменился удовлетворением. Я добровольно поддался Зверю. Думал, что так заглушу боль потери. Алкоголь меня не брал, и я перешел на кровь. Когда же я осознал своё безумие, остановиться было уже не просто. Посадить монстра на цепь не удавалось. И я подался в наёмники. Оправдывал себя тем, что убиваю не ради праздности.
– Гаррет, я…
– Ты не могла знать. Но я монстр, такой же, как и Фенрир. В этом наша суть. Сколько бы веков не прошло, сколько бы благородных поступков я не совершил, и как бы сильно не изменился с тех пор, мне никогда не смыть с рук эту кровь.
Искренность – привилегия немногих, только тех, кто действительно смел.
– Прости… – всё, что и удалось вымолвить.
Комкая одеяло и стыдливо опустив взгляд, Мари разрывалась между противоречиями. Она не могла принять Фенрира после всех его поступков, слов. Как смотреть в глаза Эдгара и видеть только довольного жизнью Фенрира? С клеймом убийцы она погорячилась. Никто из них не без греха. Кровь есть и на её руках. Мари рассеянно посмотрела на свои ладони. От этих мыслей разболелась голова.
– Не извиняйся, – от легкого, невинного поцелуя в висок по спине пробежали мурашки. – Просто хочу, чтобы ты поняла, Фенрир не плохой. Он другой. Я видел… Это сложно объяснить. Что с тобой?
Резкая боль – будто в затылок вогнали раскаленный гвоздь. Мари выгнулась, не в силах сдержать болезненный вопль. Слезы застелили взор. Последнее, что запомнилось: встревоженное лицо Гаррета, склонившегося над ней, и её имя беззвучно сорвавшееся с его губ.
* * *
Алые разводы на полу и стенах, брызги угодили даже на потолок. Разодранный в клочья матрац валялся в углу. В нос забивался запах лекарств, затхлости и давно немытого тела. Лампа дневного света под потолком мерцала и потрескивала. Этот звук вызывал нервную дрожь, заставлял морщиться. Хотелось накрыть голову руками.
Рывок.
Кожаные ремни жалили запястья, натирали щиколотки, не позволяли сесть. Она была прикована к жесткой кушетке, и каждое движение давалось с трудом, причиняло боль. Растрёпанные волосы лезли в рот, спадали на глаза. Больничная сорочка задралась выше колен.
Что происходит?! Гаррет!
Не получилось издать даже звука.
Кошмар. Просто кошмар. Наверняка, снова фокусы Лиама. Нужно только зажмуриться, и постараться проснуться.
Марилли судорожно вздохнула, изо всех сил стараясь сбросить наваждение. Она больше не податливая девчонка и может дать отпор. Прикусив до крови губу, Мари обратилась к силе… которой не оказалось. Там, где всегда пульсировал сгусток всепоглощающей мощи, зияла дыра, прямо в груди.
Нет! Нет! Нет!
Попытка за попыткой. Разорвать чужое заклятие, пробравшееся прямо в голову, мысли и душу, воззвавшее к самому страшному кошмару – прошлой жизни, больничным стенам и полному неведению. Но время шло, подобно разлитому по неосторожности киселю – растекалось и расплывалось, заполняло ненасытную пустоту и ничего не происходило.
Безнадежность. Острая, страшная. Ударила хлестко, заставляя сжать зубы, и безжалостно потащила за собой, как морской прибой тащит по берегу мелкую гальку.