Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути - читать онлайн книгу. Автор: Захарий Френкель cтр.№ 224

20 июня. Томительное прозябание. Возил тачкой шлак на дорожку, вскопал две грядки, засадил мелкий картофель. Целый день на «Полоске». Не хочется смотреть в расписание и в программу конференции Ленинградского института хирургического туберкулёза (ЛИХТа). Всё равно не пойду никуда. Всё серо, безразлично. Зиночка целый день провела на кладбище.

19 июля. Прозябание без угрызений. День, как и вчера, — без стержня.

23 июля. 40 дней истекло со дня смерти Любови Карповны. Освоить это недоступно сознанию. Жизнь без направляющей пружины. Реальность — бессодержательной пустоты — окрашивает все часы и минуты.

В 5 часов отправился в Пушкин. Там вечером, гуляя в одиночестве у Нижнего пруда, я ощущал какую-то особую, единственную привязанность к этой природе.

24 июля. В 7 часов утра проводил Илика на вокзал. Потом — к Орловским воротам (страшно пострадала дубовая парковая аллея верховой езды). От Орловских ворот прошел по парку с изумительными дубами до готических развалин («Чапель»), затем по дороге к беседке Большого Каприза, к Камероновой галерее. Геркулес и Флора стоят опять на месте. Особой красоты виды на Большой пруд. Со всею отчётливостью ещё раз почувствовал необходимость включения в систему большого парка всех прудов до Нижнего включительно и дворцов — Владимирского, Палея и др.

21 июля. Много работал на «Полоске» в саду и огороде.

Очень мучает меня необходимость преодолевать отвращение и говорить с Зиночкой о неправильности её действий помимо меня и без того, чтобы меня осведомить, с формальным закреплением дома за ней. Это претит мне и для меня совершенно и, безусловно, морально неприемлемо.

29 июля. Утром — в огороде, выкопал 1 кг картофеля, закончил прорывку моркови, поливал посадки. Алёша ^[364] принёс мне от А. П. Омельченко купленную для меня книгу Нагорного ^[365]. Полная неспособность биолога Нагорного понять вопрос о «продлении жизни» в его реальном значении для населения страны в его историческом социально-экономическом значении с точки зрения не «клеточки», а общества, как развивающейся высшей организации, определяющей все условия и запросы к направлению жизнедеятельности составляющих его масс людей.

Целый день я был в полном плену у овладевшего мною желания оформить в память о Любови Карповне уголок у дорожки вдоль улицы, обсаживая его кустами роз и рудбекией.

Вечером читал Нагорного. Халтурщик, без внутреннего чувства научной и литературной добросовестности!

1 августа. Утром — в огороде: поливал, мотыжил, снимал горох, подкапывал картофель. Под гнётом внутренней пустоты, безволия, бессилия. Ликующий солнечный день! На небе ни облачка с утра и до вечера. А внутри у меня монотонно, серо, беззвучно.

6 августа. Был в нотариате. Непостижимая жестокость, несправедливость ко мне со стороны Зиночки. Сделаю всё, чтобы восстановить справедливость и правду — на пути, выбранном не мною. Впервые в жизни почувствовал осязаемо мучения старости…

7 августа. На «Полоске» меня гложет внутренний червь недоверия к своим «возможностям», ослабел. Сознание растущей изоляции (зрение слабеет, читать всё труднее, всё больше выявляется утомляемость).

10 августа. Мне кажется, во всей моей жизни у меня не было такого мучительного состояния. Утром — длительный разговор с Зиночкой, разговор, ничего не изменивший. Что бы и как бы ни происходило, она, как и Лёля, они обе — части моей собственной личности. Но я не могу быть в положении отданного на милость кого бы то ни было. Объективно — нет иного выхода, как обращаться к формальному восстановлению права, правды и справедливости ^[366].

Днём пытался работать за письменным столом. После обеда по настоянию Лёли ездил с ней заказывать костюм на Невский. Дал Лёле нотариальную доверенность на ведение дела по владению домом на «Полоске». Затем навестил Лидиньку.

12 августа. Была на «Полоске» Татьяна Степановна. Сильно постарела. По-прежнему деятельна, по-прежнему — ценный общественный работник. Вечером был Мих. Юр. Магарил. Чистый душой. Добросовестный.

22 августа. Зиночка трогательно внимательна ко мне. Так хочется выразить ей признательность, добиться, чтобы она понимала, что при всех условиях, независимо ни от чего, моя привязанность к ней и чувство взаимосвязи неизменны и неколебимы. Но я не могу иначе действовать, как внешне, так и формально, я должен быть независимым, не опекаемым, я не могу не внести исправления в то, что ощущаю как несправедливость и неправду в отношении меня (с наследованием «Полоски»). По отношению ко мне хочу хоть частично того, что я в полной мере и, безусловно, выполняю нерушимо в отношении других.

Вечером были длительные, раздирающие мне душу разговоры Зиночки и Лидиньки со мною. Столько несправедливости, воспринимаемой мною как жестокость ко мне, со стороны Зиночки. С трудом занимался диссертацией Лукашевича. Вечером Зиночка, Арсений Владимирович и Наташа ^[367] уехали с «Полоски».

23 августа. Поздно вечером Шура привезла от Зиночки убийственное письмо. За что мне такое жестокое, свирепое горе?! Поздно ночью ещё более тяжкие разговоры с нею по телефону.

24 августа. Разговор с Зиночкой по телефону, а затем я поехал, чтобы встретиться с нею и идти по её просьбе с нею в наследственный отдел нотариата. Там, как на Голгофе, распинали меня такая заботливая, такая только обо мне пекущаяся родная дочь при моральной поддержке кроткой Лидиньки. Не выдержав, я ушёл, разбитый физически, изнемогающий, чтобы раздираться в одиночестве на «Полоске».

25 августа. Трудно мне. Стараюсь притупить отчаяние физическим трудом. Осмотрел выросший за годы советской власти Бабуринский сквер — с прудом, с бюстом Маркса, с огромными тенистыми тополями, дубами, липами. А 30 лет тому назад здесь была свалка.

В 5 часов — Нарсуд. Свидетели — Толя Бедункович (увы, теперь седой и лысый подполковник авиации Анатолий Георгиевич) и Андрей Григорьевич Подвысоцкий. Невыразимо больно. Вечером до 10 часов пробыл у меня Андрей Григорьевич. Ночь всю — приступы колики, от боли — грелки. Чувство безнадежной слабости и немощности.