Вологодские заговорщики - читать онлайн книгу. Автор: Далия Трускиновская cтр.№ 41

— Ну, будет, — сказал он. — Придется иное выдумывать…

И тут в келью явился гость.

Дивно было, как он пропихнул в узкую дверцу огромное брюхо. Видно, уже приноровился творить такие подвиги.

— Здравствуй, Вахрамей Ильич, — сказал он Деревнину, перекрестясь на образа. — Низко тебе кланяюсь — хорошо внука воспитал. Он меня не только от убытков избавил — он мою купецкую честь спас. Не рассказал, что ли? Он заметил, что зерно в амбаре преть начало, и сам допоздна сушить помогал. А кабы это прелое зерно на судно погрузили, да правда в городе Эдинбурге открылась, а зерно-то не мое, мне доверили его отправить, то был бы великий стыд, а веры мне больше не было.

— Он мне от покойного сына остался, я сам его растил, — ответил Деревнин. — Я, вишь, из приказных, готовил его служить в приказе. Он у меня знает грамоте, считает хорошо, пишет разборчиво. Ему четырнадцать стукнуло, самое время на службу определять. Но в Москве теперь такое делается — увез я его оттуда, от греха подальше. Сюда отправились — во-первых, по обету, давно пора было, во-вторых, хочу тут внука к делу пристроить, место ему найти. Тут скоро великие дела делаться будут.

— А ты почем знаешь?

— Я же не божевольный какой, вижу. Вскоре, когда кончится Смута, сюда пойдут суда из Англии, товару повезут вдесятеро больше нынешнего, и отсюда уже пойдут дальше, к Мангазейскому острогу, и еще дальше — как Бог даст. Вот и хочу внука вовремя пристроить, да так, чтобы английскую речь освоил. Тут, конечно, холоднее, чем на Москве, да деньги будут делаться такие, что Москве и не снились. Потому — море, морские пути.

Гаврюшка впервые услышал, что дед собирается оставить его в Архангельском остроге. Но Деревнин предупредил, что в таких случаях полагается молчать, он и молчал, глядя в пол.

— Верно рассуждаешь, Вахромей Ильич, — согласился купец. — А что, не слыхал ли ты, отчего тут будут такие великие дела?

— А слыхал. Как поляков из Москвы погонят, соберется Земский собор. И выберут в государи человека знатного, православного! — Это слово старый подьячий выговорил как-то особенно. — И при том государе будет наконец порядок. Сами не справимся, после таких-то бедствий помощь нужна…

— Именно что православного, — согласился Третьяк Яковлев. — И такого знатного, что знатнее трудно найти.

— Вот и я о том толкую. Не какого-то польского, не приведи Господь, королевича. И при таком государе вы, купечество, будете иметь хорошие доходы и суда снаряжать, и товары за море возить, и не только в английские города. И мой Ивашка станет при хорошем хозяине большим человеком. Так-то я рассудил.

— Ты верно рассудил. А что, Вахромей Ильич, не уступишь мне внука? Я тут пробуду еще месяца с два, он при мне поучится делу. Потом передам отрока в хорошие руки.

— Подумать надобно, — уклончиво ответил старый подьячий, зная, что сразу соглашаться — цену себе уронить.

В конце концов они сговорились: Гаврюшка пока живет в келье с дедом, но днем служит купцу и учится вести нужные в торговом деле записи; за труды он получит по две деньги кормовых в день да раз в неделю — два алтына, да новую рубаху, да хорошие сапоги, на эти уже смотреть страшно. А дальше — как Бог даст.

— Велик Господь… — прошептал Деревнин, когда Яковлев ушел и увел Гаврюшку.

Чекмаю не удалось бы так ловко втереться в самое змеиное гнездо! А теперь к Деревнину станут стекаться нужные сведения. И он за это Бога благодарил.

При этом старый подьячий не забывал, что Гаврюшке — всего четырнадцать и в нем не может быть той хитрости, что нажил Иван Андреич за сорок лет службы в Старом Земском дворе. Но вдвоем, старый да малый, они могли докопаться, кто из купцов везет тайную грамоту, адресованную — кому, и подумать страшно, может, даже королю, которого уже многие искренне считают православным.

Содержимое той грамоты Деревнину было понятно: имена и обещания бояр и князей, готовых в лепешку разбиться, а отдать русский трон англичанину. Видимо, при грамоте поплывет и толмач, вряд ли его королевское величество говорит и читает по-русски. Другой вопрос: что может сделать тот король, прочитав такое послание?

Сидя в Архангельском остроге, Деревнин не знал, как меняется обстановка на Москве, но ничего хорошего не ждал. И хуже того — он понимал, что Архангельский острог станет тем местом, откуда повезут сперва в Вологду, потом далее, ратных людей и оружие; тем местом, где англичанам будет оказана поддержка, потому что Москва с ее дрязгами — далеко, а английские корабли, с которых кормится весь посад, и кормится неплохо, — близко.

Он не стал бы называть это изменой — до поры, поскольку никого еще не поставили перед выбором: царь русской породы или английской. Но когда дойдет до выбора…

Предпочтут то, что даст сытую жизнь и покой. И плевать тут, на Севере, хотели на то, как ратники бьются за Москву, им Москва без надобности.

Или не предпочтут?..

Странная вещь — одиночество. Человек, живущий в большом, шумном и бестолковом семействе, взмолится иногда: Господи, забери меня отсюда в тихую келью, Господи, дай хоть малость тишины.

Так вышло, что бывший подьячий как раз тишины в жизни знал очень мало. Рос в семье, где кроме него было еще пятеро детишек; пристроили смолоду на приказную службу, а там в одной комнате за долгим столом — человек двадцать, и к ним приходят еще люди, и все галдят; женили — жена привела с собой говорливых баб, без которых нельзя вести хозяйство; потом — дети, потом Михайлу женили и вторая жена завелась; потом еще дети…

В приказе — шум и гам, когда розыск ведешь — суета и всякие похождения, выставили со Старого Земского двора — и в Огородниках покоя не было. Уже сбежал от жены, поселил ее в горнице, сам спал внизу, и то — тишины не ведал, голосистые дочки и внучки звенели бубенцами, вопила ключница Марья, на поварне — вечные склоки и дрязги. И всех приходится унимать, иной раз рявкнешь, как цепной кобель, угомонятся, но ненадолго.

Да, взмолился, и не раз. А как послал Господь тишину — так и не ведаешь, что с ней дальше делать.

Вставать разом с иноками — можно, идти в храм на полунощницу — тоже можно. Потом, разумеется, литургия, отстоишь и литургию. И все это время — молчишь…

А откуда тут тишине взяться? А очень просто — живя в Огородниках, не каждую седмицу изволил в церковь жаловать, и так-то большой привычки к службе не имел, а тут и вовсе родилась отвычка. И получается, что служба в храме — сама по себе, а Иван Андреич Деревнин — сам по себе, и даже перестает слушать голоса иереев — как-то они по дороге к его ушам растворяются и пропадают.

Осознав эту беду, старый подьячий огорчился — как же так? Тишины ему, вишь, захотелось. Получил — и теперь нужно думать, для чего она ему дана.

Игумен Иоанн несколько раз звал к себе ради разумной беседы, и Деревнин узнавал такое, что волей-неволей вспоминал Чекмая: вот бы как-то ему передать! Но записать не мог — глаза не позволяли, да и не было в келье приклада для письма.