Страна утраченной эмпатии. Как советское прошлое влияет на российское настоящее - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Рощин cтр.№ 12

Проиллюстрируем еще раз то, о чем мы здесь все время говорим, — то есть «оккупационный принцип». Давайте воспримем его буквально — то есть представим, что мы оказались вдруг действительно на оккупированной территории. То есть кругом — какие-то чужаки в мундирах и с автоматами: они патрулируют улицы, занимают все общественные здания, ввели комендантский час… Какие у нас с вами по этому поводу будут чувства? По-моему, очевидно, что одно из главных чувств, которое мы будем испытывать, — страх. Жить на оккупированной территории банально страшно.

И вполне понятно, почему: оккупанты от нас никак не зависят. Они теперь тут хозяева, а мы — непонятно кто. У них автоматы, а нам запрещено на них даже глаза поднимать. Непонятно, что у этого вооруженного человека на уме: вдруг он захочет поселиться у тебя в доме? Снять с тебя твое пальто? Просто поднять автомат и застрелить тебя, потому что ты ему не понравился? Как писал один из свидетелей эпохи становления «оккупационного принципа»: «Мы живем, под собою не чуя страны». Именно потому что страна-то уже — чужая.

И вот сейчас мы, пожалуй, добрались до основной особенности психики «совка». Это страх, загоняемый глубоко внутрь.

На самом же деле жизнь в такой ситуации — постоянный стресс, глубоко травмирующий психику, от которого личность защищается при помощи вытеснения и всяческих фантазмов ^[6] вроде того, что «коммунистическая власть тебя любит», а значит, конечно же, не причинит никакого зла.

Очень неполезно, когда достигшие зрелости мужчины и женщины постоянно ощущают свою полную беззащитность перед «представителями власти». Это приводит к вечной «недовзрослости», то бишь массовому инфантилизму. Особенно губительно в плане созревания личности такая ситуация действует, естественно, на мужчин.

Представление о своей «оккупированности», безусловно, живет в коллективном бессознательном «совков». Периодически оно проявляется — к примеру, в мечтаниях некой части наших сограждан о том, как, дескать, было бы хорошо, если бы страна была оккупирована. Как правило, эти мечтания вызывают чрезвычайно резкую эмоциональную реакцию со стороны более «правильных» сограждан. Во всех случаях мечтатели уверены, что оккупанты «наладят нормальную жизнь», «наведут порядок», «справятся с коррупцией», «обеспечат справедливость» — словом, излагается что-то крайне похожее на предвыборную программу раннего Путина.

В этом проявляется также одна из основных черт «постсовка», успешно выработанная в поколениях благодаря направленному воспитанию и селекции пассивность. Мечтать об общественном переустройстве можно, но только в виде смены одной оккупирующей силы на другую, без какого-либо участия самого «совка».

Второй, не менее часто встречающийся речевой конструкт ^[7] во всех разговорах на общественные темы — это все выражения, связанные с темой домашнего скота: «бараны», «стадо», «овцы» и, конечно же, польский вариант — «быдло». Очень часто используется, когда самые разные люди говорят о своем народе.

Как видим, этот образ «барана», то есть беззащитного домашнего животного, находящегося в окружении хищников, на самом деле очень глубоко соответствует образу реальной ситуации, в который «совок» живет всю свою жизнь. Вероятно, именно поэтому он столь назойлив, особенно в последнее время, когда «коллективное бессознательное» в очередной раз стало показываться наружу.

Правда, все же чаще всего он звучит в отрицательном смысле, в духе «ну мы же не бараны!». А это, как мы видим, не так. Мы — именно бараны, в силу вполне объективно сложившихся причин. Обществу было бы полезно осознать наконец этот очевидный факт — и заново продумать, как же нам жить в связи со вскрывшимися обстоятельствами.

Три основные силы, все время так или иначе проявляющиеся в российской политике, всем хорошо известны. Это либералы, коммунисты и русские националисты. Важно, что все три этих направления хорошо представлены не просто на уровне идей, но и на уровне социума, они понятны не какой-то «кучке высоколобых», но и «человеку с улицы». У каждого дискурса — свои многочисленные сторонники, свои «зоны влияния». Каждое направление в принципе перспективно — то есть имеет основания рассчитывать на то, чтобы стать государственной идеологией и провести своих «лучших представителей» к вершинам российской власти.

При этом каждое из трех в принципе враждебно двум другим. Спорят меж собой политики каждого из лагерей, плохо переносят друг друга «рядовые представители» каждого из течений. Конечно, в живой политике всегда возникают временные союзы, но в целом — коммунисты традиционно враждебны националистам, либералы любят называть «красных» «упоротыми», а националисты часто прямо обвиняют либералов в предательстве интересов русского народа.

До сих пор все три дискурса рассматривались сами по себе, каждый в отдельности. Здесь я покажу, что все три, в специфических условиях современной России, растут, оказывается, из одного корня. Он и обеспечивает каждому из этих направлений свой, специфический успех у самой широкой аудитории, перспективы и понимание на уровне значительной части постсоветских обывателей.

Этот корень — беззащитность обывателя.

Люди на постсоветском пространстве невротизированы ^[8] на протяжении нескольких поколений. Вся система управления в стране была выстроена по оккупационному принципу, то есть «сверху вниз». Начальство более высокого уровня назначало начальство низшего уровня, а сами обыватели были (и по большому счету остаются) полностью исключенными из этого процесса. Им дозволялось лишь условно «вотировать» ^[9] назначения, произведенные не ими, на своеобразных «выборах без выбора».

Еще более вопиющая ситуация закреплена в сфере правоохраны. Судьи, полицейские, государственные обвинители — обо всех этих людях рядовые обыватели, как правило, не знают вообще ничего (не говоря уж о возможности как-то на них влиять). На протяжении поколений совграждане не имели понятия, откуда берутся их правоохранители, кто их назначает, кто продвигает, по какому принципу это происходит и т. п.